Моя проза

Заведите здесь свой дневник, набрав в нем 1000 сообщений, вы сможете получить личный подраздел на форуме
Правила форума
Каждый участник форума может завести себе дневник, после достижения 1000 сообщений можно получить отдельный подраздел

Моя проза

Сообщение Mads » Вт мар 02, 2021 12:14 pm

Считаю себя не ахти каким прозаиком, но, может быть, кому-то придется по душе)
Mads
Участник
Участник
 
Сообщения: 21
Зарегистрирован: Чт янв 21, 2021 6:55 pm
Пол: Мужской

Re: Моя проза

Сообщение Mads » Вт мар 02, 2021 12:42 pm

САНТЕ

Если исповедуем грехи наши, то Он, будучи верен иправеден, простит нам грехи наши… (1Ин.1:9)

I.

Санте – это одна из тех тюрем, куда сбрасываются все самые мерзкие человеческие отходы Франции. Извращенцы, насильники, серийные убийцы – вы будете находить здесь этого добра столько, сколько сами лишь пожелаете, и всё равно никогда не сможете провести окончательный учёт пороков человечества в этом каменном молчаливом кусочке южного Парижа.

Около двадцати лет тому назад мне по долгу службы доводилось ежедневно находиться рядом с такими людьми и узнавать про каждого из них то, что не знал ни один прокурор, ни один следователь и даже сокамерник. Каждый день через меня проходили все самые ужасные преступления, все самые отвратные их подробности, услышав о которых обычный человек не раздумывая насмерть вцепился бы в глотку своему собеседнику. А я был вынужден со смиренным спокойствием выслушивать рассказы или какого-то педофила, месяцами выслеживавшего школьниц начальных классов, а потом в заброшенном подвале до смерти измывавшегося над ними; или какого-то психа, кромсавшего на кусочки своих жертв, при этом оставляя себе на память прядь их волос; или кого-нибудь ещё из этого множества других подобных полулюдей, которых, окажись они на свободе, сразу при выходе из тюремного здания наверняка ждали или пуля, или нож. Но, к их счастью, они никогда бы отсюда не вышли. Государство, не способное позаботиться о проблемах людей честных, довольно тщательно занималось вопросами особо опасных преступников, обеспечивая им не слишком длительное ожидание в промежуток между судом и гильотиной.

Так и проходили в то время мои дни – в компании смертников, которых я должен был выслушивать и, как заводной механизм, постоянно вторить слова первого послания Иоанна о всепрощении Господнем, в которые и сам-то не особо верил. Да, господа, я был тюремным священником, хотя, признаться честно, ощущал себя скорее адвокатом дьявола.

В один из тех далёких вечеров я находился в кабинете коменданта тюрьмы Клода Фуке. Это был невысокий плотный мужчина лет сорока пяти с игривыми, смеющимися, словно детскими глазами. Лет двадцать пять тому назад, в самом начале своей комендантской карьеры, его обманчивая безобидность не одному тюремщику стоила своего места, когда те, ошибочно делая вывод об этом человеке как о туповатом бесхребетном сынке какого-то богатенького бюрократа, пытались всячески продемонстрировать ему своё пренебрежительно-ироничное отношение.

На самом же деле отец Фуке был простым фабричным работником. Хотя, стоит признаться, Клоду это не помешало получить неплохое образование, которое, вдобавок к природному интеллекту, делало его исключительно интересным собеседником. Поэтому, несмотря на то, что Клод принадлежал к кальвинистской церкви, мне, в целом, доставляло удовольствие появляться у него в кабинете.

В этот раз Фуке хотя и встретил меня, как всегда, искристо улыбаясь и похлопывая по плечу, – однако что-то в его взгляде выдавало некий утаённый огонёк. Когда я вошёл, он, живо соскочив с письменного стола, на котором любил сидеть почему-то больше, чем в кресле, поприветствовал меня и, ещё более сузив свои и до того маленькие лукавые глазки, лукаво заговорил:

- Слышал, падре? Среди свежего мяса будет тебе на пару деньков родная душа.

- Ты о чём? – недоумевая спросил я.

- Да о том, что припрут сюда какого-то орлеанского священника, изнасиловавшего, а потом зверски убившего девчонку из одной тамошней школы. – Фуке, улыбаясь, пристально посмотрел на меня, словно выжидая моей реакции. Судя по всему, то, что выразило моё лицо, его удовлетворило, и он продолжил: – Говорят, что её к похоронам с трудом по частям собрали. А папаша… Тот, похоже, и вовсе свихнулся: на опознании стал кричать, что он антиквар, и требовать, чтобы ему срочно принесли его клей, поскольку девочку ещё можно спасти; что детали отрезаны довольно ровно и их будет легко сложить воедино, как мозаику… - Фуке снова бросил на меня резкий лукавый взгляд – в его глазах читалось явное желание, чтобы я что-то сказал.

– Как я понимаю, суд уже завершился? – сдержанно ответил я, пытаясь не ввязываться с ним в его игры (несмотря на то, что Клод был хорошим малым, и, как я сказал, меня не особо тревожили его религиозные взгляды, но, тем не менее, в разговорах со мной ему нравилось упоминать какие-то моменты, словно бы указывающие разницу между «ними» и «нами» – и, естественно, не в «нашу» пользу. Клод был расстроен моим ответом, и потому, поняв, что очередная попытка не удалась, ответил уже с толикой скуки:

– Да, ещё позавчера. Этого попа приговорили к трём смертным приговорам. Эх, чудак же Пьер. Вечно со своими бестолковыми садистскими решениями. Прямо вижу, с какой извращённой радостью он зачитывал «…к трём смертным приговорам».

– А его что, судили в Париже?

– Ну так естественно. Это же дело… Что-то вроде особо зверского. Особо зверскому попу – особо зверский Пьер, – Фуке бесшумно усмехнулся.

– А родители присутствовали?

– Ну, мать умерла года два назад от туберкулёза. А отец... Это был сущий ад. Во время процесса он всё кричал сидящим в зале, что они сволочи – нарочно зря теряют время на суд, чтобы только не принести ему клей. В конце концов, когда оглашали приговор, он обвинил всех в пособничестве убийству и кинулся на Пьера. Пристав надел на него наручники, но это не особо помогло – он всё не унимался, пытаясь зубами отдирать засохший клей от стула и приговаривая что вроде: «Ничего, моя маленькая, ничего… Они не хотят принести мне мой клей – что ж, мы возьмём их. Ничего-ничего, я его расплавлю и помогу тебе. И у меня снова будет доченька. И у нас снова всё будет хорошо, правда?». Говорят, зрелище было просто ужасающим. Женщины в зале, наблюдавшие всё это, рыдали в три ручья, а мужчины сидели, склонив головы, в полном молчании. Когда же зал стал расходиться, папаша снова сорвался: обозвал всех бездушными тварями; метался, требовал, умолял, чтобы, если им так сложно принести то, что он просит, так пусть хотя бы помогут отдирать клей от стульев. Он ещё долго распинался, пока, наконец, не было принято решение вызвать санитаров и отправить его в Бисетр. – Клод замолчал на несколько секунд. – Да, вот такая вот предыстория.

- Ну а что с этим священником? Он что-либо говорил?

- Наотрез отказался отвечать на все вопросы. Говорил лишь, что никого не убивал и всё твердил про какую-то страшную тайну.

– То есть как это, не убивал? Его что, взяли не на месте преступления?

– То-то и оно, что нет. Просто когда в жандармерию просочилась какая-то информация от свидетелей (какая точно – не знаю), они очень быстро вышли на этого священника и при обыске нашли у него под рясой воротничок убитой девочки… В общем, вполне наша клиентура.

Мы перебросились с Фуке еще несколькими фразами – о последних событиях во Франции, в частности, о процессе Бастьена-Тири* и циничных словах де Голля о том, что государству нужны такие мученики; после чего я отправился в свою келью.

Честно – меня ничуть не поразила эта история. И дело не только в том, что в виду моей деятельности меня было сложно удивить вообще чем-либо подобным: чего скрывать – вам наверняка известно и о случаях педофилии, и о гомосексуализме среди католических священников. Я бы не удивился, если бы мне даже сказали, что какой-то благочестивый падре не смог устоять перед «аппетитными формами» родной сестры… Да и само убийство в этом плане у меня также не вызвало никакого удивления. Всё логично: преступник изнасиловал девочку, после чего решил просто замести следы. А что касается настолько жестокого способа, то, пожалуй, для такой экстравагантной личности, как священник-педофил-убийца, расчленёнка также выглядела вполне закономерно.
Так что я не могу сказать, что был поражен – обыкновенные будни этой выгребной ямы порока.

Единственное, что меня заинтересовало во всём этом, так это слова этого священника о какой-то тайне. Нет, я, конечно, понимал, что это мог быть бред сумасшедшего маньяка или, несмотря на совершённое, попытка уйти на казнь красиво – в качестве агнца Божьего. Но даже принимая во внимание все эти вполне вероятные предположения, я словил себя на мысли, что в первый раз за множество лет сам хотел зайти к кому-либо в камеру. А потому с нетерпением ждал следующего дня.

*Жан-Мари Бастьен-Тири (1927 — 1963) – французский военный инженер, приговорённый к смертной казни за попытку покушения на Шарля де Голля и расстрелянный 11 марта 1963 г.

II.

Стояло дождливое осеннее утро. Я едва проснулся, когда из своей специально оборудованной кельи услышал звук открывающихся ворот. Я подошёл к окну и увидел, что, как и обещал Фуке, прибыл автобус с новой партией заключённых.

Если вам когда-то доводилось жить либо в южном, либо в центральном Париже, вы наверняка не раз видели этот словно небрежно вытесанный кусок ржавчины на колёсах: качающийся из стороны в сторону как старая повозка; с облупившейся зелёной краской, из-за которой первая буква названия была безвозвратно утеряна, и вместо привычного «Здоровья» образовалось что-то философично неясное, словно предостерегающее каждого, кому попадётся на глаза эта надпись*. Возможно, по той причине, что довольно мало людей знало латынь, возможно, по какой-то другой; но, тем не менее, трава у подъезда к тюрьме всегда оставалась утрамбованной, а камеры никогда не чувствовали недостатка в посетителях.

Я ещё немного постоял у окна, сонно хлопая глазами, затем быстро умылся, побрился, одел рясу и направился к центральному въезду.

Там, как и следовало ожидать, выстроилась толпа заключенных, которые располагались вдоль тюремной уличной сетки, отделявшей новоприбывших от обыденных постояльцев. Они шли, подталкиваемые дубинками надзирателей, а кроме того, друг другом, отчего на лице некоторых выражались то внутренняя агрессия, то боль. Первое испытывали те, кто до сих пор не могли смириться, что их, таких важных птиц, взяли за задницу и лишили свободы. Второе же испытывало подавляющее большинство, поскольку состояло из самых обыденных представителей человеческого рода.

Я стоял и прикидывал: кто же из этих отборных отходов представляет собой то, о ком мне рассказывал Клод. Возможно, этот лысоватый толстый коротышка в очках, который уже изрядно успел вспотеть за относительно недолгий период прохождения заключенных? А может, этот здоровый негр с золотыми зубами, у которого вряд ли будут особые проблемы здесь среди остальных ввиду своего массивного вида – если такого мамонта ты в итоге и завалишь, то перед этим, тем не менее, однозначно оберешься хлопот, а потому вполне можно было предположить, что никто не захочет искать проблем на свою голову.

Однако сколько бы я ни перебирал варианты в голове, кто именно представляет священника-садиста, признаюсь честно – тогда я догадаться об этом так и не смог. В итоге Жеан Сорбель, прибывший в Санте в октябре 1963 года, совсем не бросался в глаза как потенциальный убийца. Впервые увидел я его многим позже, когда пришлось делать свой тюремный обход с очередным внушением Иоаннова прощения.

*ante (лат.) - прежде чем


III.

Сам обход происходил довольно обыденно – я ходил в компании двух надзирателей из камеры в камеру, зачитывал им строки из Библии, выслушивал, если нужно было, говорил что-нибудь подбадривающее сам, если нужно было, и, наконец, проваливал дальше. Естественно, тому мусору, который здесь оказывался, было по большому счету плевать, что я говорю, настолько же, насколько и мне. Единственное, о чем я думал и за чем наблюдал, - это чтобы какой-то очередной уродец не вцепился мне в шею. Пускай рядом были полицейские, однако меня не грела возможность даже на какие-то секунды оказаться в лапах ублюдка, пока мои спасители его скрутят и дадут дубинкой по печени.

Словом, этот день был такой же, как это происходит обычно в момент приезда заключенных. Вообще у священника немного работы. Самые основные два момента – это, собственно, сам приезд новой партии этих товарищей, а также ночь перед казнью. Тогда, признаюсь, с некоторых однозначно спадали все маски, когда они ощущали безостановочное дыхание смерти у своего лица. Если бы была их воля, они бы мечтали, чтобы я проводил в их камере всю ночь, чтобы они могли прижаться ко мне, как к мамочке, которая до зари будет их утешать и что-то толковать о спасении и вечной жизни. Однако у священника не было возможности уделять время кому-то одному. Здесь ты, равно как и врачи-психиатры в психбольницах, принадлежишь всем сразу и в то же время никому – ты лишь проносишься, как бабочка, по камерам и отправляешься дальше.

Так вот в этот раз, когда преступников лишь привезли, они, как часто и бывает, еще были полны бравады, агрессивности и всяких пошлых насмешек. Так, один спросил меня, давно ли я дрочил маленьким мальчикам, а другой говорил, что наверняка засаживал моей мамаше и называл меня «сынок». В конце концов, когда из года в год и из месяца в месяц видишь одно и то же, это перестает тебя сколько-нибудь трогать, и ты смотришь на все лишь с изрядной толикой скуки. Я, как и положено, прочитал им библейские стихи, спросил, желают ли они исповедаться – те не захотели. А потому из каждой камеры я собирал Библию, свои остальные принадлежности и уходил дальше. Да, из каждой. Так было, пока я не дошел до камеры номер 14. Там я впервые и познакомился с ним.

IV.

– Благословит вас Господь, - заходя, сказал я по привычке как бы в стену.

«Благословен будь Господь, скала моя, обучающий мои руки войне и мои пальцы битве», - неожиданно услышал я ответ, отчего мою утреннюю сонливость как рукой сняло. Сначала я подумал, что мне послышалось. Я спросил: «Что?». Он повторил.

– Я вижу, вы разбираетесь в Писании. Стоит полагать, вы тот самый священник, - с некоторой ухмылкой осведомился я и лишь как бы сейчас заметил человека, который передо мной сидел. К моему удивлению, это не был ни какой-то потный толстяк, ни старик с трясущимися артритовыми руками. Это был… мальчик. По-другому я назвать его не мог. На вид года 21-го, ювенильного телосложения, со впалыми щеками и крайне утомленными глазами. Как понял я позже, подобный взгляд был совершенно не следствием усталости либо недоедания, а некоторого духовного томления, если можно так сказать.

– Да, я священник, - без энтузиазма ответил он мне. Однако, к сожалению, само по себе это ничего не значит. Особенно здесь.

– Вправду? – продолжал ухмыляться я? – Почему же? Мы с вами тут коллеги, фактически родственные души. Почему бы не считать вас кем-то особенным?

– Простите, падре, но мне не до шуток. Я знаю, что меня ждет. И я знаю, что я принял на себя. А потому делайте то, что хотели, и уходите.

– И вы совсем не хотите поговорить?

– Нет.

– Ну что ж, ладно. Перейдем к процедуре. Хотите ли вы в чем-то мне исповедаться?.

И тут он на несколько мгновений задумался. Потом встал с койки, и движение оказалось каким-то резким – таким, что надзиратели дернулись в его сторону. Но он тут же остановился, после чего те поняли, что это была ложная тревога. Он постоял еще несколько секунд и стал маленькими шажками расхаживать вдоль столь же маленькой камеры:

- Я не знаю, падре, заняли ли вы свой пост по призванию, по настоянию родственников либо по желанию поправить финансовое положение, - сказал он, после чего сглотнул слюну. - Я не знаю, клялись ли вы не нарушать заповедей и если клялись, то верили ли сами в свои клятвы; я не знаю этого так же, как не знаю, помните ли вы 1-е послание Иоанна и сможете ли зачитать его наизусть без Евангелия. Но я знаю, что такое круглосуточные молитвы; я знаю, что такое голодные обмороки во время поста; я знаю, каково это – с трудом стоять на ногах при чтении литургии, когда в это время твоё сердце переполняется чем-то таким, что способно заставить тебя припасть к ногам Спасителя и рыдать до последней оставшейся слезы. – Он снова запнулся. Однако протолкнув ком в горле, продолжил: - Это сильнее любой клятвы. Поверьте, я знаю. Я никогда не давал клятв, и сейчас не стану. Но я не убивал, падре. Я знаю, что дни мои сочтены и что через несколько дней я отправлюсь на гильотину. Вот и всё, пожалуй, из того, что я знаю и что может иметь для вас интерес в этих стенах. Мне не в чем вам исповедоваться, кроме как, возможно, лишь в том, что здесь у меня останется крайне мало времени для молитвы и в том, что я знаю страшную тайну, которую никому не смогу открыть. Простите, больше мне не в чем каяться. Ни перед вами, ни перед Богом.

Теперь, в свою очередь, настала моя пора задуматься. Когда-то секунды моего размышления прошли, я сказал:

– Вы уверены?

– Да, я уверен. Уходите.

Я собрал свои вещи и вышел.

V.

Что же. Что я мог сказать после этого знакомства. Увидел ли я что-то особенное в этом человеке – не лишь в контексте чего-то преступного, но и в целом отрицательного либо положительного? Пожалуй, нет. Он мне представился самым обычным молодым человеком, имеющим некоторые психические отклонения ввиду своей рьяной веры. Но… не был ли я сам таким в его годы? Все эти посты, молитвы, литургии, слёзы покаяния… Все это было знакомо мне не понаслышке. Весь мир тогда казался светлее, а чувства представлялись намного острее, осуждая и протестуя против любой несправедливости в этом мире. Да, все это было. Но разве достаточно всего этого, чтобы назвать человека убийцей?

Я лег на кровать и стал прокручивать все детали этой встречи – его глаза, его спокойный охрипший от холода голос, его хождение взад-вперед по камере. Я лежал и думал, что это был один из самых обычных молодых священников, которых я видел. Но… Остальные священники обычно не имели особо бредовых мыслей, а этот, как и на процессе, продолжал твердить про какую-то тайну. Но ведь в криминальном деле все было четко определено. Однако что есть само правосудие в нашей стране? Так, раздираемый дилеммой по типу «Быть или не быть?», я и уснул, бормоча себе под нос что-то невнятное.

VI.

Проснувшись следующим утром, в первую очередь в голове у меня возник вчерашний разговор с привезенным священником. Я решил сразу отправиться в кабинет Клода, чтобы разузнать что-нибудь еще по этому поводу.

Когда я зашел, сложилось впечатление, что он меня уже ждал, или, во всяком случае, предполагал, что я заинтересуюсь этим делом более подробно, нежели продемонстрировал в первый раз.

– Ну что, узы Господа нашего Иисуса Христа взяли верх? – ухмыльнулся он. Мне не понравилось, что в данном случае он победил, опередив меня на ход вперед, но я решил проглотить эту деталь, поскольку мой интерес был значительно выше этого междусобойчика.

– Да-да, – сказал я, хорошо. Ты был прав. Расскажи о нем что-нибудь, о чем не сказал вчера.

– Нууу… - протянул Клод. – Если ты просишь…

– Клод, я прошу тебя, прекрати.

– Ладно-ладно, не злись. А что говорить? Парень совсем молодой. Ему 21 год, родом из западной Франции, родился в семье крестьян. Когда ему было 13 лет, отец умер, а мать переехала с ним в Париж, где открыла свою лавку по домашней выпечке. Когда подрос, в 16 лет поступил в семинарию, которую окончил с отличием. Сразу после окончания был направлен служить в церковь. Собственно, да сегодняшнего дня он там успел прослужить всего полтора года… Вкратце как-то так…

– Стоп. И все? Никаких особенностей, детских травм, проявлений неадекватности от свидетелей?

– Да нет… Но ты же знаешь этих молодых. Сегодня они тебе улыбаются, а завтра на революциях режут глотки своим братьям. – Он снова ухмыльнулся.

– Нет, ты не понимаешь… Он священник. Более того… Я разговаривал с ним вчера. Он не похож на того, кто идет туда за деньгами, статусом или чем-то таким. Он этот… идейный, словом.

Клод снова ухмыльнулся:

– Я так и знал! Что, почуял-таки родную душу? Сам-то таким же был – молодым, горячим. Это сейчас обрюзг, глазки потухли, а работа твоя вызывает у тебя только скуку и раздражение. Я ведь помню, когда ты впервые попал к нам, как ты горел тем, чтобы действительно спасать эти больные души.

– Не в этом дело. Точнее… в этом тоже… Но… Я общался со многими священниками. Понимаешь, я их насквозь вижу. Можно долго говорить о морали и всем таком. Но есть такие люди, для которых выше морали стоит Закон Божий, и они никогда через него не преступят. Так вот этот… А как, кстати, его зовут?..

Клод наклонился к столу, начал рыться в каких-то бумагах, потом извлек оттуда печатный листок:

– Жеан… Жеан Сорбель. Ты смотри – почти как Жанна Д’арк. – Он снова рассмеялся.

– Ну ладно. Так вот, этот парень… Он верит букве Закона напрямую. Он еще не научился подобно ватиканским чиновникам трактовать его и так и этак. Для него если написано «Не убий» - это означает «Не убий». Я видел это в его глазах. И дело даже не столько в его морали, повторюсь, сколько в его юношеском максимализме, который дословно следует Слову Бога.

– Да ладно. Что, никому крышу снести не может? У него же нашли вещь девочки! Он хранил ее у себя под рясой. Ты понимаешь, что это значит? Он ходил с ней, молился с ней, принимал исповеди с ней. Он постоянно ходил с ней, как маньяк с трофеем.

– Кстати, а что за вещь-то?

– Отрезанный воротничок с платьица.

– Хм… Вот как…

– Ну так вот подумай сам. Девочка была изнасилована, а он взял себе кусочек воротника платья. Тебе не кажется, что это очень сексуальный мотив?

– Я не знаю… Просто я думаю, что это всё не то, чем кажется.

– Небось ты решил податься у нас в детективы? Или ты уже перестал верить квалификации Пьера?

– Нет, но…

– Послушай, друг. Это Франция. И здесь каждый выполняет свою функцию. Если ты священник – занимайся своим делом. Правосудие свершилось. Пьер выполнил свое дело. Процесс был сложный. Много деталей было изучено, они шерстили все что могли – окружающую местность, расспрашивали людей. Неужели ты думаешь, что никому ничего не показалось сомнительным, а вот ты один, которому показалось, прав? Я не хочу тебя обижать, но здесь налицо, скажем так, профессиональная солидарность.

Ну вот, он снова уколол меня, негласно проведя линию между «нами» и «ними», где мы – это всегда коллективное зло, а они – индивидуальное добро.

– Ладно, я не хочу с тобой спорить. Пускай так. Но я хотел бы с ним еще раз поговорить.

– Ты знаешь, что ты сможешь сделать это за день до казни ранее не полагается.

– Неужели ты не можешь сделать для меня такую мелочь в память о том, что мы столько лет друг друга знаем?

– Именно в память об этом я этого не сделаю. Я не хочу, чтобы ты навредил хоть чему-то, в кроме того, самому себе. Поэтому мой ответ – нет, и это окончательно.

VII.

Я вышел из кабинета Клода злым. Не помню, когда в последний раз я был настолько зол, но в тот момент меня буквально трясло от негодования. Впервые за последнее время я решил пойти выпить. Я спустился, предъявил охраннику пропуск и отправился в близлежащий бар. Я заказал себе стакан виски со льдом и снова задумался: «Допустим, ему снесло крышу… Ладно… Ладно… Но почему он носил этот чертов воротник с собой? Почему не спрятал где-то дома? Почему не решил оставить место службы? Ведь было же очевидно, что опасно находиться на публичной должности в том месте, где произошло убийство…». Мысли неслись одна за другой, но чем больше шло времени, тем более они становились путаными. В итоге я решил, что есть вещи, которые сильнее нас, а потому дал бармену деньги и ежась от холода вышел на улицу. Когда я вернулся к Санте, на часах уже было 11 вечера. Я снова предъявил пропуск, вошел, поднялся к себе и завалился мертвым сном.

VIII.

Я до сих пор помню свой первый день казни и первого казненного. Это был 40-летний мужик, зарезавший свою жену и ее любовника, когда застал их вместе. Когда его голова полетела по полу, я думал, что потеряю сознание, но устоял.

С тех пор утекло много воды. А потому каждое утро дня казни ничем для меня не отличалось от всех других. Я не испытывал ни какого-то подспудного червячка в животе, как было ранее, я не чувствовал паники, не чувствовал даже особого сочувствия.

Но в этот день что-то изменилось. И хотя у меня не было чувства страха или тревоги, но у меня была надежда. Не знаю, почему, но я до последнего надеялся, что произойдет либо нечто, как было с Достоевским, когда перед казнью прискакал гонец и произнес текст царя о помиловании; либо что пока я здесь сижу, суд активно пересматривал дело и все закончится хотя бы пожизненным сроком. О, Господи, где же ты еще более ярко проявляешься, если не в нашей, человеческой, надежде – слепой, глупой и, тем не менее, такой светлой.

Однако этот день еще особенно трепетным для меня был потому, что я имел, наконец, возможность снова поговорить с Жеаном. Да, теперь я называл его не «тот священник», а по имени. Это придавало какой-то близости к этому человеку, которую я стал испытывать за это время.

Я зашел к нему в камеру:

– Как вы?

– Как обычно. В Евангелии ведь говорится – кто не вкусит Царствия Божьего на земле, не вкусит его и на Небе. Поскольку я уже давно своими мыслями живу с Богом, то этот день ничего не решает – я просто перейду к Нему навечно. Рано или поздно это должно было произойти, вам ли не знать.

– Да, но… Вы ведь могли пожить, спасти еще столько душ. Неужели вам совсем не жаль, что ничего этого не случится?

– Я считаю, что Промысел Божий перекрывает любую случайность. И если Богу угодно, чтобы сегодня меня на земле не стало, то наверняка он сможет подобрать мне достойную замену на моей должности.

Этот парень был непрошибаемым. Я удивлялся, как в его возрасте ему удавалось сохранить такое спокойствие перед лицом смерти. Мне многое доводилось видеть – кто-то плакал, кто-то умолял, кто-то даже обделывался. Но такая ситуация, когда человек до конца оставался спокойным, признаюсь, была очень редка. Возможно, это потому, что лишь человек с чистой душой может понимать, что в смерти нет ничего страшного, а настоящие ублюдки боятся до самых ногтей, потому что знают, что их ждет по ту сторону жизни.

– И все же, я хочу снова задать вопрос: не хотите ли вы в чем-то исповедоваться мне?

– Нет, не хочу. Вы можете уйти. Мне нужно побыть одному, помолиться.

– Хорошо, но… - уже на полпути я обернулся: - Знаете. Я верю вам. Верю, что вы невиновны. Но я хочу знать: что за тайна, которую вы скрыли от других? Расскажите мне, я очень хочу вам помочь. Мне кажется, что в этой тайне лежит ключ к вашей свободе. Поведайте мне – я ваш друг, поверьте.

Он посмотрел на меня и впервые за все время улыбнулся:

– Падре, неужели вы думаете, что дело в том, кому я расскажу тайну? Для меня все люди равны. Я никого не боюсь, никого не осуждаю. И если я не рассказал эту тайну другим, то не потому, что они в чем-то хуже вас, но лишь потому, что эта тайна – тайна моей чести. Возможно, когда-то вы узнаете, в чем было дело. Но вы не узнаете этого от меня. Пожалуйста, оставьте меня.

– Очень жаль… Но, впрочем, как скажете. Благослови вас Господь.

IX.

Его вывели на плаху в ровно в 13.00. Он шел, спокойно озираясь по сторонам, а со спины его зачем-то подталкивал конвойный. В этом совсем не было необходимости, поскольку было видно, что парень не медлит, а спокойным шагом идет к ожидаемому.

Когда его подвели к гильотине, пристав зачитал приговор и спросил, есть ли у виновного последнее слово.

– «И к злодеям причтен был»*, - сказал он спокойно, но довольно громко, чтобы можно было расслышать всем присутствующим.

Пристав спросил:

– Это все?

– Да, это все.

– Тогда именем Президента Франции вы приговариваетесь к трем смертным казням. Требуется привести приговор к исполнению немедленно.

Лезвие гильотины, до этого висевшее вверху дамокловым мечом, наконец, глухо рухнуло, и птицы взметнулись вверх.

*Ис.53:12

X.

После описанных событий прошло две недели. Во вторник рано утром Клод срочно вызвал меня к себе в кабинет. Я, не понимая, в чем дело, по-быстрому оделся и, не успев побриться, отправился к нему. Зайдя в кабинет, я увидел, что на нем нет лица и он бледный расхаживает из стороны в сторону.

– Прости меня, Антуан… Я… Я не знал.

– Да в чем дело? – изумился я?

– На, возьми. - И он протянул мне бумагу. Это была информация из местного отдела полиции. В ней среди прочего утверждалось, что Жеан Сорбель – невиновен.

– Что? – глухим голосом спросил я, оседая на стул.

– Прочти…

XI.

В сводке значилось, что вчера, в понедельник, в отделение полиции пришел неадекватный молодой человек в рясе. Он сказал, что его зовут Кристиан Монье. Он сказал, что не хотел приходить, но «они» заставили его. Когда его спросили, кто такие «они», Кристиан ответил, что это люди, живущие в его голове. Они заставили его прийти и рассказать всю правду, иначе обещали выбросить его из окна.

В итоге этот парень рассказал, что это он убийца девочки, за которую казнили Жеана Сорбеля.

Он все подробно рассказал.

Как оказалось, Кристиан Монье был психически больным молодым человеком, который пытался поступить в семинарию, однако получил отказ из-за своего фанатизма. Комиссия испугалась, что он является социально опасным, но в соответствующие органы не заявила – решила просто избавиться от него, отказав в поступлении.

Однако молодой человек купил себе рясу, воображая себя священником, и каждый вечер выходил на улицу, благословляя людей.

В тот же вечер, когда была изнасилована девочка, Кристиан услышал от «людей в голове», что ему срочно нужно спасти юное создание от греха – что если она успеет вырасти, она очень много нагрешит и не сможет попасть на небо к Отцу.

Он увидел эту девочку, изнасиловал ее, считая, что проводит очистительный ритуал, а после убил, таким образом отправив душу прямо на Небеса. Чтобы усилить спасение девочки, он отрезал у нее кусочек воротника, пришел в церковь, где служил Жеан и обо всем рассказал. Кроме того, он дал ему воротничок, заклиная того молиться «о юном невинно убиенном дите».

С тех пор Жеан всегда носил этот воротничок у себя, непрестанно молясь о погибшей.

В это же время нашелся свидетель, который сообщил, что видел в вечер убийства девочки священника, ходящего по улицам и благословляющего людей.

С этим Жеана и настигла полиция.

XII.

Я не стал говорить Клоду ни слова, а просто вышел с бумагой, как был. Я попросил у охранника сигарету и закурил.

«Вот оно как бывает – дело двух недель. Какие-то две недели. Выходит, цена человеческой жизни – две недели. Что ж, время порой более платежеспособно, нежели сами деньги».

XIII.

Суд, рассматривавший дело Кристиана, признал его невменяемым, несмотря на обильное сопротивление всех присутствующих. В итоге было принято решение отправить его в Бисетр.

У Папы Римского поднимали вопрос о том, чтобы причислить Жеана Сорбеля к лику святых, однако этот вопрос, утонув в бюрократии, так и остался нерешенным, а сам Папа сказал, что смерть какого-то случайного попа еще не повод делать его святым.

В итоге единственное, что осталось в память о Жеане, - это табличка с его именем на воротах храма, где он служил, а также – в списке казней за 1963 год.

XIV.

Судьба же Кристиана оказалась довольно трагичной. Буквально спустя неделю после того, как его привезли в Бисетр, его тело нашли в подсобке с отрезанной и заново приклеенной головой. Создавалось впечатление, что работа была выполнена воистину антикварная. Во всяком случае, так говорили те, кто это видел. Убийца так и не был найден, потому что, на удивление, оказалось, что никто ничего слышал и ни о чем не знал в ту ночь, когда это произошло.

Это стало очередной тайной, которую старушка-Франция унесла с собой в могилу.

А Санте до сих пор продолжает встречать своих «посетителей», от которых и доныне нет отбоя. Загадочное же «ante», изображенное на ржавом автобусе, так и продолжает вводить в глубокую задумчивость диванных любителей латыни, которые думают, что тюрьма и смерть - это всегда что-то крайне далекое и до определенной степени даже нереальное для их обыденного бюрократического быта.
Mads
Участник
Участник
 
Сообщения: 21
Зарегистрирован: Чт янв 21, 2021 6:55 pm
Пол: Мужской

Re: Моя проза

Сообщение Mads » Вт мар 02, 2021 12:43 pm

САНТЕ

Если исповедуем грехи наши, то Он, будучи верен иправеден, простит нам грехи наши… (1Ин.1:9)

I.

Санте – это одна из тех тюрем, куда сбрасываются все самые мерзкие человеческие отходы Франции. Извращенцы, насильники, серийные убийцы – вы будете находить здесь этого добра столько, сколько сами лишь пожелаете, и всё равно никогда не сможете провести окончательный учёт пороков человечества в этом каменном молчаливом кусочке южного Парижа.

Около двадцати лет тому назад мне по долгу службы доводилось ежедневно находиться рядом с такими людьми и узнавать про каждого из них то, что не знал ни один прокурор, ни один следователь и даже сокамерник. Каждый день через меня проходили все самые ужасные преступления, все самые отвратные их подробности, услышав о которых обычный человек не раздумывая насмерть вцепился бы в глотку своему собеседнику. А я был вынужден со смиренным спокойствием выслушивать рассказы или какого-то педофила, месяцами выслеживавшего школьниц начальных классов, а потом в заброшенном подвале до смерти измывавшегося над ними; или какого-то психа, кромсавшего на кусочки своих жертв, при этом оставляя себе на память прядь их волос; или кого-нибудь ещё из этого множества других подобных полулюдей, которых, окажись они на свободе, сразу при выходе из тюремного здания наверняка ждали или пуля, или нож. Но, к их счастью, они никогда бы отсюда не вышли. Государство, не способное позаботиться о проблемах людей честных, довольно тщательно занималось вопросами особо опасных преступников, обеспечивая им не слишком длительное ожидание в промежуток между судом и гильотиной.

Так и проходили в то время мои дни – в компании смертников, которых я должен был выслушивать и, как заводной механизм, постоянно вторить слова первого послания Иоанна о всепрощении Господнем, в которые и сам-то не особо верил. Да, господа, я был тюремным священником, хотя, признаться честно, ощущал себя скорее адвокатом дьявола.

В один из тех далёких вечеров я находился в кабинете коменданта тюрьмы Клода Фуке. Это был невысокий плотный мужчина лет сорока пяти с игривыми, смеющимися, словно детскими глазами. Лет двадцать пять тому назад, в самом начале своей комендантской карьеры, его обманчивая безобидность не одному тюремщику стоила своего места, когда те, ошибочно делая вывод об этом человеке как о туповатом бесхребетном сынке какого-то богатенького бюрократа, пытались всячески продемонстрировать ему своё пренебрежительно-ироничное отношение.

На самом же деле отец Фуке был простым фабричным работником. Хотя, стоит признаться, Клоду это не помешало получить неплохое образование, которое, вдобавок к природному интеллекту, делало его исключительно интересным собеседником. Поэтому, несмотря на то, что Клод принадлежал к кальвинистской церкви, мне, в целом, доставляло удовольствие появляться у него в кабинете.

В этот раз Фуке хотя и встретил меня, как всегда, искристо улыбаясь и похлопывая по плечу, – однако что-то в его взгляде выдавало некий утаённый огонёк. Когда я вошёл, он, живо соскочив с письменного стола, на котором любил сидеть почему-то больше, чем в кресле, поприветствовал меня и, ещё более сузив свои и до того маленькие лукавые глазки, лукаво заговорил:

- Слышал, падре? Среди свежего мяса будет тебе на пару деньков родная душа.

- Ты о чём? – недоумевая спросил я.

- Да о том, что припрут сюда какого-то орлеанского священника, изнасиловавшего, а потом зверски убившего девчонку из одной тамошней школы. – Фуке, улыбаясь, пристально посмотрел на меня, словно выжидая моей реакции. Судя по всему, то, что выразило моё лицо, его удовлетворило, и он продолжил: – Говорят, что её к похоронам с трудом по частям собрали. А папаша… Тот, похоже, и вовсе свихнулся: на опознании стал кричать, что он антиквар, и требовать, чтобы ему срочно принесли его клей, поскольку девочку ещё можно спасти; что детали отрезаны довольно ровно и их будет легко сложить воедино, как мозаику… - Фуке снова бросил на меня резкий лукавый взгляд – в его глазах читалось явное желание, чтобы я что-то сказал.

– Как я понимаю, суд уже завершился? – сдержанно ответил я, пытаясь не ввязываться с ним в его игры (несмотря на то, что Клод был хорошим малым, и, как я сказал, меня не особо тревожили его религиозные взгляды, но, тем не менее, в разговорах со мной ему нравилось упоминать какие-то моменты, словно бы указывающие разницу между «ними» и «нами» – и, естественно, не в «нашу» пользу. Клод был расстроен моим ответом, и потому, поняв, что очередная попытка не удалась, ответил уже с толикой скуки:

– Да, ещё позавчера. Этого попа приговорили к трём смертным приговорам. Эх, чудак же Пьер. Вечно со своими бестолковыми садистскими решениями. Прямо вижу, с какой извращённой радостью он зачитывал «…к трём смертным приговорам».

– А его что, судили в Париже?

– Ну так естественно. Это же дело… Что-то вроде особо зверского. Особо зверскому попу – особо зверский Пьер, – Фуке бесшумно усмехнулся.

– А родители присутствовали?

– Ну, мать умерла года два назад от туберкулёза. А отец... Это был сущий ад. Во время процесса он всё кричал сидящим в зале, что они сволочи – нарочно зря теряют время на суд, чтобы только не принести ему клей. В конце концов, когда оглашали приговор, он обвинил всех в пособничестве убийству и кинулся на Пьера. Пристав надел на него наручники, но это не особо помогло – он всё не унимался, пытаясь зубами отдирать засохший клей от стула и приговаривая что вроде: «Ничего, моя маленькая, ничего… Они не хотят принести мне мой клей – что ж, мы возьмём их. Ничего-ничего, я его расплавлю и помогу тебе. И у меня снова будет доченька. И у нас снова всё будет хорошо, правда?». Говорят, зрелище было просто ужасающим. Женщины в зале, наблюдавшие всё это, рыдали в три ручья, а мужчины сидели, склонив головы, в полном молчании. Когда же зал стал расходиться, папаша снова сорвался: обозвал всех бездушными тварями; метался, требовал, умолял, чтобы, если им так сложно принести то, что он просит, так пусть хотя бы помогут отдирать клей от стульев. Он ещё долго распинался, пока, наконец, не было принято решение вызвать санитаров и отправить его в Бисетр. – Клод замолчал на несколько секунд. – Да, вот такая вот предыстория.

- Ну а что с этим священником? Он что-либо говорил?

- Наотрез отказался отвечать на все вопросы. Говорил лишь, что никого не убивал и всё твердил про какую-то страшную тайну.

– То есть как это, не убивал? Его что, взяли не на месте преступления?

– То-то и оно, что нет. Просто когда в жандармерию просочилась какая-то информация от свидетелей (какая точно – не знаю), они очень быстро вышли на этого священника и при обыске нашли у него под рясой воротничок убитой девочки… В общем, вполне наша клиентура.

Мы перебросились с Фуке еще несколькими фразами – о последних событиях во Франции, в частности, о процессе Бастьена-Тири* и циничных словах де Голля о том, что государству нужны такие мученики; после чего я отправился в свою келью.

Честно – меня ничуть не поразила эта история. И дело не только в том, что в виду моей деятельности меня было сложно удивить вообще чем-либо подобным: чего скрывать – вам наверняка известно и о случаях педофилии, и о гомосексуализме среди католических священников. Я бы не удивился, если бы мне даже сказали, что какой-то благочестивый падре не смог устоять перед «аппетитными формами» родной сестры… Да и само убийство в этом плане у меня также не вызвало никакого удивления. Всё логично: преступник изнасиловал девочку, после чего решил просто замести следы. А что касается настолько жестокого способа, то, пожалуй, для такой экстравагантной личности, как священник-педофил-убийца, расчленёнка также выглядела вполне закономерно.
Так что я не могу сказать, что был поражен – обыкновенные будни этой выгребной ямы порока.

Единственное, что меня заинтересовало во всём этом, так это слова этого священника о какой-то тайне. Нет, я, конечно, понимал, что это мог быть бред сумасшедшего маньяка или, несмотря на совершённое, попытка уйти на казнь красиво – в качестве агнца Божьего. Но даже принимая во внимание все эти вполне вероятные предположения, я словил себя на мысли, что в первый раз за множество лет сам хотел зайти к кому-либо в камеру. А потому с нетерпением ждал следующего дня.

*Жан-Мари Бастьен-Тири (1927 — 1963) – французский военный инженер, приговорённый к смертной казни за попытку покушения на Шарля де Голля и расстрелянный 11 марта 1963 г.

II.

Стояло дождливое осеннее утро. Я едва проснулся, когда из своей специально оборудованной кельи услышал звук открывающихся ворот. Я подошёл к окну и увидел, что, как и обещал Фуке, прибыл автобус с новой партией заключённых.

Если вам когда-то доводилось жить либо в южном, либо в центральном Париже, вы наверняка не раз видели этот словно небрежно вытесанный кусок ржавчины на колёсах: качающийся из стороны в сторону как старая повозка; с облупившейся зелёной краской, из-за которой первая буква названия была безвозвратно утеряна, и вместо привычного «Здоровья» образовалось что-то философично неясное, словно предостерегающее каждого, кому попадётся на глаза эта надпись*. Возможно, по той причине, что довольно мало людей знало латынь, возможно, по какой-то другой; но, тем не менее, трава у подъезда к тюрьме всегда оставалась утрамбованной, а камеры никогда не чувствовали недостатка в посетителях.

Я ещё немного постоял у окна, сонно хлопая глазами, затем быстро умылся, побрился, одел рясу и направился к центральному въезду.

Там, как и следовало ожидать, выстроилась толпа заключенных, которые располагались вдоль тюремной уличной сетки, отделявшей новоприбывших от обыденных постояльцев. Они шли, подталкиваемые дубинками надзирателей, а кроме того, друг другом, отчего на лице некоторых выражались то внутренняя агрессия, то боль. Первое испытывали те, кто до сих пор не могли смириться, что их, таких важных птиц, взяли за задницу и лишили свободы. Второе же испытывало подавляющее большинство, поскольку состояло из самых обыденных представителей человеческого рода.

Я стоял и прикидывал: кто же из этих отборных отходов представляет собой то, о ком мне рассказывал Клод. Возможно, этот лысоватый толстый коротышка в очках, который уже изрядно успел вспотеть за относительно недолгий период прохождения заключенных? А может, этот здоровый негр с золотыми зубами, у которого вряд ли будут особые проблемы здесь среди остальных ввиду своего массивного вида – если такого мамонта ты в итоге и завалишь, то перед этим, тем не менее, однозначно оберешься хлопот, а потому вполне можно было предположить, что никто не захочет искать проблем на свою голову.

Однако сколько бы я ни перебирал варианты в голове, кто именно представляет священника-садиста, признаюсь честно – тогда я догадаться об этом так и не смог. В итоге Жеан Сорбель, прибывший в Санте в октябре 1963 года, совсем не бросался в глаза как потенциальный убийца. Впервые увидел я его многим позже, когда пришлось делать свой тюремный обход с очередным внушением Иоаннова прощения.

*ante (лат.) - прежде чем


III.

Сам обход происходил довольно обыденно – я ходил в компании двух надзирателей из камеры в камеру, зачитывал им строки из Библии, выслушивал, если нужно было, говорил что-нибудь подбадривающее сам, если нужно было, и, наконец, проваливал дальше. Естественно, тому мусору, который здесь оказывался, было по большому счету плевать, что я говорю, настолько же, насколько и мне. Единственное, о чем я думал и за чем наблюдал, - это чтобы какой-то очередной уродец не вцепился мне в шею. Пускай рядом были полицейские, однако меня не грела возможность даже на какие-то секунды оказаться в лапах ублюдка, пока мои спасители его скрутят и дадут дубинкой по печени.

Словом, этот день был такой же, как это происходит обычно в момент приезда заключенных. Вообще у священника немного работы. Самые основные два момента – это, собственно, сам приезд новой партии этих товарищей, а также ночь перед казнью. Тогда, признаюсь, с некоторых однозначно спадали все маски, когда они ощущали безостановочное дыхание смерти у своего лица. Если бы была их воля, они бы мечтали, чтобы я проводил в их камере всю ночь, чтобы они могли прижаться ко мне, как к мамочке, которая до зари будет их утешать и что-то толковать о спасении и вечной жизни. Однако у священника не было возможности уделять время кому-то одному. Здесь ты, равно как и врачи-психиатры в психбольницах, принадлежишь всем сразу и в то же время никому – ты лишь проносишься, как бабочка, по камерам и отправляешься дальше.

Так вот в этот раз, когда преступников лишь привезли, они, как часто и бывает, еще были полны бравады, агрессивности и всяких пошлых насмешек. Так, один спросил меня, давно ли я дрочил маленьким мальчикам, а другой говорил, что наверняка засаживал моей мамаше и называл меня «сынок». В конце концов, когда из года в год и из месяца в месяц видишь одно и то же, это перестает тебя сколько-нибудь трогать, и ты смотришь на все лишь с изрядной толикой скуки. Я, как и положено, прочитал им библейские стихи, спросил, желают ли они исповедаться – те не захотели. А потому из каждой камеры я собирал Библию, свои остальные принадлежности и уходил дальше. Да, из каждой. Так было, пока я не дошел до камеры номер 14. Там я впервые и познакомился с ним.

IV.

– Благословит вас Господь, - заходя, сказал я по привычке как бы в стену.

«Благословен будь Господь, скала моя, обучающий мои руки войне и мои пальцы битве», - неожиданно услышал я ответ, отчего мою утреннюю сонливость как рукой сняло. Сначала я подумал, что мне послышалось. Я спросил: «Что?». Он повторил.

– Я вижу, вы разбираетесь в Писании. Стоит полагать, вы тот самый священник, - с некоторой ухмылкой осведомился я и лишь как бы сейчас заметил человека, который передо мной сидел. К моему удивлению, это не был ни какой-то потный толстяк, ни старик с трясущимися артритовыми руками. Это был… мальчик. По-другому я назвать его не мог. На вид года 21-го, ювенильного телосложения, со впалыми щеками и крайне утомленными глазами. Как понял я позже, подобный взгляд был совершенно не следствием усталости либо недоедания, а некоторого духовного томления, если можно так сказать.

– Да, я священник, - без энтузиазма ответил он мне. Однако, к сожалению, само по себе это ничего не значит. Особенно здесь.

– Вправду? – продолжал ухмыляться я? – Почему же? Мы с вами тут коллеги, фактически родственные души. Почему бы не считать вас кем-то особенным?

– Простите, падре, но мне не до шуток. Я знаю, что меня ждет. И я знаю, что я принял на себя. А потому делайте то, что хотели, и уходите.

– И вы совсем не хотите поговорить?

– Нет.

– Ну что ж, ладно. Перейдем к процедуре. Хотите ли вы в чем-то мне исповедаться?.

И тут он на несколько мгновений задумался. Потом встал с койки, и движение оказалось каким-то резким – таким, что надзиратели дернулись в его сторону. Но он тут же остановился, после чего те поняли, что это была ложная тревога. Он постоял еще несколько секунд и стал маленькими шажками расхаживать вдоль столь же маленькой камеры:

- Я не знаю, падре, заняли ли вы свой пост по призванию, по настоянию родственников либо по желанию поправить финансовое положение, - сказал он, после чего сглотнул слюну. - Я не знаю, клялись ли вы не нарушать заповедей и если клялись, то верили ли сами в свои клятвы; я не знаю этого так же, как не знаю, помните ли вы 1-е послание Иоанна и сможете ли зачитать его наизусть без Евангелия. Но я знаю, что такое круглосуточные молитвы; я знаю, что такое голодные обмороки во время поста; я знаю, каково это – с трудом стоять на ногах при чтении литургии, когда в это время твоё сердце переполняется чем-то таким, что способно заставить тебя припасть к ногам Спасителя и рыдать до последней оставшейся слезы. – Он снова запнулся. Однако протолкнув ком в горле, продолжил: - Это сильнее любой клятвы. Поверьте, я знаю. Я никогда не давал клятв, и сейчас не стану. Но я не убивал, падре. Я знаю, что дни мои сочтены и что через несколько дней я отправлюсь на гильотину. Вот и всё, пожалуй, из того, что я знаю и что может иметь для вас интерес в этих стенах. Мне не в чем вам исповедоваться, кроме как, возможно, лишь в том, что здесь у меня останется крайне мало времени для молитвы и в том, что я знаю страшную тайну, которую никому не смогу открыть. Простите, больше мне не в чем каяться. Ни перед вами, ни перед Богом.

Теперь, в свою очередь, настала моя пора задуматься. Когда-то секунды моего размышления прошли, я сказал:

– Вы уверены?

– Да, я уверен. Уходите.

Я собрал свои вещи и вышел.

V.

Что же. Что я мог сказать после этого знакомства. Увидел ли я что-то особенное в этом человеке – не лишь в контексте чего-то преступного, но и в целом отрицательного либо положительного? Пожалуй, нет. Он мне представился самым обычным молодым человеком, имеющим некоторые психические отклонения ввиду своей рьяной веры. Но… не был ли я сам таким в его годы? Все эти посты, молитвы, литургии, слёзы покаяния… Все это было знакомо мне не понаслышке. Весь мир тогда казался светлее, а чувства представлялись намного острее, осуждая и протестуя против любой несправедливости в этом мире. Да, все это было. Но разве достаточно всего этого, чтобы назвать человека убийцей?

Я лег на кровать и стал прокручивать все детали этой встречи – его глаза, его спокойный охрипший от холода голос, его хождение взад-вперед по камере. Я лежал и думал, что это был один из самых обычных молодых священников, которых я видел. Но… Остальные священники обычно не имели особо бредовых мыслей, а этот, как и на процессе, продолжал твердить про какую-то тайну. Но ведь в криминальном деле все было четко определено. Однако что есть само правосудие в нашей стране? Так, раздираемый дилеммой по типу «Быть или не быть?», я и уснул, бормоча себе под нос что-то невнятное.

VI.

Проснувшись следующим утром, в первую очередь в голове у меня возник вчерашний разговор с привезенным священником. Я решил сразу отправиться в кабинет Клода, чтобы разузнать что-нибудь еще по этому поводу.

Когда я зашел, сложилось впечатление, что он меня уже ждал, или, во всяком случае, предполагал, что я заинтересуюсь этим делом более подробно, нежели продемонстрировал в первый раз.

– Ну что, узы Господа нашего Иисуса Христа взяли верх? – ухмыльнулся он. Мне не понравилось, что в данном случае он победил, опередив меня на ход вперед, но я решил проглотить эту деталь, поскольку мой интерес был значительно выше этого междусобойчика.

– Да-да, – сказал я, хорошо. Ты был прав. Расскажи о нем что-нибудь, о чем не сказал вчера.

– Нууу… - протянул Клод. – Если ты просишь…

– Клод, я прошу тебя, прекрати.

– Ладно-ладно, не злись. А что говорить? Парень совсем молодой. Ему 21 год, родом из западной Франции, родился в семье крестьян. Когда ему было 13 лет, отец умер, а мать переехала с ним в Париж, где открыла свою лавку по домашней выпечке. Когда подрос, в 16 лет поступил в семинарию, которую окончил с отличием. Сразу после окончания был направлен служить в церковь. Собственно, да сегодняшнего дня он там успел прослужить всего полтора года… Вкратце как-то так…

– Стоп. И все? Никаких особенностей, детских травм, проявлений неадекватности от свидетелей?

– Да нет… Но ты же знаешь этих молодых. Сегодня они тебе улыбаются, а завтра на революциях режут глотки своим братьям. – Он снова ухмыльнулся.

– Нет, ты не понимаешь… Он священник. Более того… Я разговаривал с ним вчера. Он не похож на того, кто идет туда за деньгами, статусом или чем-то таким. Он этот… идейный, словом.

Клод снова ухмыльнулся:

– Я так и знал! Что, почуял-таки родную душу? Сам-то таким же был – молодым, горячим. Это сейчас обрюзг, глазки потухли, а работа твоя вызывает у тебя только скуку и раздражение. Я ведь помню, когда ты впервые попал к нам, как ты горел тем, чтобы действительно спасать эти больные души.

– Не в этом дело. Точнее… в этом тоже… Но… Я общался со многими священниками. Понимаешь, я их насквозь вижу. Можно долго говорить о морали и всем таком. Но есть такие люди, для которых выше морали стоит Закон Божий, и они никогда через него не преступят. Так вот этот… А как, кстати, его зовут?..

Клод наклонился к столу, начал рыться в каких-то бумагах, потом извлек оттуда печатный листок:

– Жеан… Жеан Сорбель. Ты смотри – почти как Жанна Д’арк. – Он снова рассмеялся.

– Ну ладно. Так вот, этот парень… Он верит букве Закона напрямую. Он еще не научился подобно ватиканским чиновникам трактовать его и так и этак. Для него если написано «Не убий» - это означает «Не убий». Я видел это в его глазах. И дело даже не столько в его морали, повторюсь, сколько в его юношеском максимализме, который дословно следует Слову Бога.

– Да ладно. Что, никому крышу снести не может? У него же нашли вещь девочки! Он хранил ее у себя под рясой. Ты понимаешь, что это значит? Он ходил с ней, молился с ней, принимал исповеди с ней. Он постоянно ходил с ней, как маньяк с трофеем.

– Кстати, а что за вещь-то?

– Отрезанный воротничок с платьица.

– Хм… Вот как…

– Ну так вот подумай сам. Девочка была изнасилована, а он взял себе кусочек воротника платья. Тебе не кажется, что это очень сексуальный мотив?

– Я не знаю… Просто я думаю, что это всё не то, чем кажется.

– Небось ты решил податься у нас в детективы? Или ты уже перестал верить квалификации Пьера?

– Нет, но…

– Послушай, друг. Это Франция. И здесь каждый выполняет свою функцию. Если ты священник – занимайся своим делом. Правосудие свершилось. Пьер выполнил свое дело. Процесс был сложный. Много деталей было изучено, они шерстили все что могли – окружающую местность, расспрашивали людей. Неужели ты думаешь, что никому ничего не показалось сомнительным, а вот ты один, которому показалось, прав? Я не хочу тебя обижать, но здесь налицо, скажем так, профессиональная солидарность.

Ну вот, он снова уколол меня, негласно проведя линию между «нами» и «ними», где мы – это всегда коллективное зло, а они – индивидуальное добро.

– Ладно, я не хочу с тобой спорить. Пускай так. Но я хотел бы с ним еще раз поговорить.

– Ты знаешь, что ты сможешь сделать это за день до казни ранее не полагается.

– Неужели ты не можешь сделать для меня такую мелочь в память о том, что мы столько лет друг друга знаем?

– Именно в память об этом я этого не сделаю. Я не хочу, чтобы ты навредил хоть чему-то, в кроме того, самому себе. Поэтому мой ответ – нет, и это окончательно.

VII.

Я вышел из кабинета Клода злым. Не помню, когда в последний раз я был настолько зол, но в тот момент меня буквально трясло от негодования. Впервые за последнее время я решил пойти выпить. Я спустился, предъявил охраннику пропуск и отправился в близлежащий бар. Я заказал себе стакан виски со льдом и снова задумался: «Допустим, ему снесло крышу… Ладно… Ладно… Но почему он носил этот чертов воротник с собой? Почему не спрятал где-то дома? Почему не решил оставить место службы? Ведь было же очевидно, что опасно находиться на публичной должности в том месте, где произошло убийство…». Мысли неслись одна за другой, но чем больше шло времени, тем более они становились путаными. В итоге я решил, что есть вещи, которые сильнее нас, а потому дал бармену деньги и ежась от холода вышел на улицу. Когда я вернулся к Санте, на часах уже было 11 вечера. Я снова предъявил пропуск, вошел, поднялся к себе и завалился мертвым сном.

VIII.

Я до сих пор помню свой первый день казни и первого казненного. Это был 40-летний мужик, зарезавший свою жену и ее любовника, когда застал их вместе. Когда его голова полетела по полу, я думал, что потеряю сознание, но устоял.

С тех пор утекло много воды. А потому каждое утро дня казни ничем для меня не отличалось от всех других. Я не испытывал ни какого-то подспудного червячка в животе, как было ранее, я не чувствовал паники, не чувствовал даже особого сочувствия.

Но в этот день что-то изменилось. И хотя у меня не было чувства страха или тревоги, но у меня была надежда. Не знаю, почему, но я до последнего надеялся, что произойдет либо нечто, как было с Достоевским, когда перед казнью прискакал гонец и произнес текст царя о помиловании; либо что пока я здесь сижу, суд активно пересматривал дело и все закончится хотя бы пожизненным сроком. О, Господи, где же ты еще более ярко проявляешься, если не в нашей, человеческой, надежде – слепой, глупой и, тем не менее, такой светлой.

Однако этот день еще особенно трепетным для меня был потому, что я имел, наконец, возможность снова поговорить с Жеаном. Да, теперь я называл его не «тот священник», а по имени. Это придавало какой-то близости к этому человеку, которую я стал испытывать за это время.

Я зашел к нему в камеру:

– Как вы?

– Как обычно. В Евангелии ведь говорится – кто не вкусит Царствия Божьего на земле, не вкусит его и на Небе. Поскольку я уже давно своими мыслями живу с Богом, то этот день ничего не решает – я просто перейду к Нему навечно. Рано или поздно это должно было произойти, вам ли не знать.

– Да, но… Вы ведь могли пожить, спасти еще столько душ. Неужели вам совсем не жаль, что ничего этого не случится?

– Я считаю, что Промысел Божий перекрывает любую случайность. И если Богу угодно, чтобы сегодня меня на земле не стало, то наверняка он сможет подобрать мне достойную замену на моей должности.

Этот парень был непрошибаемым. Я удивлялся, как в его возрасте ему удавалось сохранить такое спокойствие перед лицом смерти. Мне многое доводилось видеть – кто-то плакал, кто-то умолял, кто-то даже обделывался. Но такая ситуация, когда человек до конца оставался спокойным, признаюсь, была очень редка. Возможно, это потому, что лишь человек с чистой душой может понимать, что в смерти нет ничего страшного, а настоящие ублюдки боятся до самых ногтей, потому что знают, что их ждет по ту сторону жизни.

– И все же, я хочу снова задать вопрос: не хотите ли вы в чем-то исповедоваться мне?

– Нет, не хочу. Вы можете уйти. Мне нужно побыть одному, помолиться.

– Хорошо, но… - уже на полпути я обернулся: - Знаете. Я верю вам. Верю, что вы невиновны. Но я хочу знать: что за тайна, которую вы скрыли от других? Расскажите мне, я очень хочу вам помочь. Мне кажется, что в этой тайне лежит ключ к вашей свободе. Поведайте мне – я ваш друг, поверьте.

Он посмотрел на меня и впервые за все время улыбнулся:

– Падре, неужели вы думаете, что дело в том, кому я расскажу тайну? Для меня все люди равны. Я никого не боюсь, никого не осуждаю. И если я не рассказал эту тайну другим, то не потому, что они в чем-то хуже вас, но лишь потому, что эта тайна – тайна моей чести. Возможно, когда-то вы узнаете, в чем было дело. Но вы не узнаете этого от меня. Пожалуйста, оставьте меня.

– Очень жаль… Но, впрочем, как скажете. Благослови вас Господь.

IX.

Его вывели на плаху в ровно в 13.00. Он шел, спокойно озираясь по сторонам, а со спины его зачем-то подталкивал конвойный. В этом совсем не было необходимости, поскольку было видно, что парень не медлит, а спокойным шагом идет к ожидаемому.

Когда его подвели к гильотине, пристав зачитал приговор и спросил, есть ли у виновного последнее слово.

– «И к злодеям причтен был»*, - сказал он спокойно, но довольно громко, чтобы можно было расслышать всем присутствующим.

Пристав спросил:

– Это все?

– Да, это все.

– Тогда именем Президента Франции вы приговариваетесь к трем смертным казням. Требуется привести приговор к исполнению немедленно.

Лезвие гильотины, до этого висевшее вверху дамокловым мечом, наконец, глухо рухнуло, и птицы взметнулись вверх.

*Ис.53:12

X.

После описанных событий прошло две недели. Во вторник рано утром Клод срочно вызвал меня к себе в кабинет. Я, не понимая, в чем дело, по-быстрому оделся и, не успев побриться, отправился к нему. Зайдя в кабинет, я увидел, что на нем нет лица и он бледный расхаживает из стороны в сторону.

– Прости меня, Антуан… Я… Я не знал.

– Да в чем дело? – изумился я?

– На, возьми. - И он протянул мне бумагу. Это была информация из местного отдела полиции. В ней среди прочего утверждалось, что Жеан Сорбель – невиновен.

– Что? – глухим голосом спросил я, оседая на стул.

– Прочти…

XI.

В сводке значилось, что вчера, в понедельник, в отделение полиции пришел неадекватный молодой человек в рясе. Он сказал, что его зовут Кристиан Монье. Он сказал, что не хотел приходить, но «они» заставили его. Когда его спросили, кто такие «они», Кристиан ответил, что это люди, живущие в его голове. Они заставили его прийти и рассказать всю правду, иначе обещали выбросить его из окна.

В итоге этот парень рассказал, что это он убийца девочки, за которую казнили Жеана Сорбеля.

Он все подробно рассказал.

Как оказалось, Кристиан Монье был психически больным молодым человеком, который пытался поступить в семинарию, однако получил отказ из-за своего фанатизма. Комиссия испугалась, что он является социально опасным, но в соответствующие органы не заявила – решила просто избавиться от него, отказав в поступлении.

Однако молодой человек купил себе рясу, воображая себя священником, и каждый вечер выходил на улицу, благословляя людей.

В тот же вечер, когда была изнасилована девочка, Кристиан услышал от «людей в голове», что ему срочно нужно спасти юное создание от греха – что если она успеет вырасти, она очень много нагрешит и не сможет попасть на небо к Отцу.

Он увидел эту девочку, изнасиловал ее, считая, что проводит очистительный ритуал, а после убил, таким образом отправив душу прямо на Небеса. Чтобы усилить спасение девочки, он отрезал у нее кусочек воротника, пришел в церковь, где служил Жеан и обо всем рассказал. Кроме того, он дал ему воротничок, заклиная того молиться «о юном невинно убиенном дите».

С тех пор Жеан всегда носил этот воротничок у себя, непрестанно молясь о погибшей.

В это же время нашелся свидетель, который сообщил, что видел в вечер убийства девочки священника, ходящего по улицам и благословляющего людей.

С этим Жеана и настигла полиция.

XII.

Я не стал говорить Клоду ни слова, а просто вышел с бумагой, как был. Я попросил у охранника сигарету и закурил.

«Вот оно как бывает – дело двух недель. Какие-то две недели. Выходит, цена человеческой жизни – две недели. Что ж, время порой более платежеспособно, нежели сами деньги».

XIII.

Суд, рассматривавший дело Кристиана, признал его невменяемым, несмотря на обильное сопротивление всех присутствующих. В итоге было принято решение отправить его в Бисетр.

У Папы Римского поднимали вопрос о том, чтобы причислить Жеана Сорбеля к лику святых, однако этот вопрос, утонув в бюрократии, так и остался нерешенным, а сам Папа сказал, что смерть какого-то случайного попа еще не повод делать его святым.

В итоге единственное, что осталось в память о Жеане, - это табличка с его именем на воротах храма, где он служил, а также – в списке казней за 1963 год.

XIV.

Судьба же Кристиана оказалась довольно трагичной. Буквально спустя неделю после того, как его привезли в Бисетр, его тело нашли в подсобке с отрезанной и заново приклеенной головой. Создавалось впечатление, что работа была выполнена воистину антикварная. Во всяком случае, так говорили те, кто это видел. Убийца так и не был найден, потому что, на удивление, оказалось, что никто ничего слышал и ни о чем не знал в ту ночь, когда это произошло.

Это стало очередной тайной, которую старушка-Франция унесла с собой в могилу.

А Санте до сих пор продолжает встречать своих «посетителей», от которых и доныне нет отбоя. Загадочное же «ante», изображенное на ржавом автобусе, так и продолжает вводить в глубокую задумчивость диванных любителей латыни, которые думают, что тюрьма и смерть - это всегда что-то крайне далекое и до определенной степени даже нереальное для их обыденного бюрократического быта.
Mads
Участник
Участник
 
Сообщения: 21
Зарегистрирован: Чт янв 21, 2021 6:55 pm
Пол: Мужской

Re: Моя проза

Сообщение игнат » Вт мар 02, 2021 11:44 pm

неплохо. в том смысле, что ровный текст, простота сюжета дополняется четкостью изложения.
несколько досадных, на мой взгляд, шероховатостей.
если есть ещё что-то с интересом прочту.
(с) - я наверняка стырил все мысли, слова и буквы.
с пунктуацией у меня плохо.
о прекрасном - ещё пред и я отправлюсь в бан (но это не точно).
Аватара пользователя
игнат
Бывалый
Бывалый
 
Сообщения: 3355
Зарегистрирован: Пт июл 19, 2013 5:56 pm
Откуда: в гранит одетые болота
Медали: 5

Re: Моя проза

Сообщение Mads » Ср мар 03, 2021 1:54 pm

игнат писал(а):неплохо. в том смысле, что ровный текст, простота сюжета дополняется четкостью изложения.
несколько досадных, на мой взгляд, шероховатостей.
если есть ещё что-то с интересом прочту.



Спасибо. Да, есть еще кое-чего
Mads
Участник
Участник
 
Сообщения: 21
Зарегистрирован: Чт янв 21, 2021 6:55 pm
Пол: Мужской

Re: Моя проза

Сообщение Mads » Ср мар 03, 2021 1:55 pm

СТАЦИОНАР

Когда я в первый день заехал на территорию больницы, вместе со мной заехали еще трое человек. Сразу хотелось устроить соревнования: кто первый до регистратуры, но со мной был брат, а потому мне не хотелось еще больше ронять свой вид адекватного индивида перед ним. Но, как оказалось в итоге, если ты не борешься, тебе остаются одни ошметки. То бишь – в регистратуру мы подоспели последними. После обыкновенных протокольных вопросов меня стали спрашивать, на что я жалуюсь. А на что я жалуюсь? Я жалуюсь на отсутствие революции, на безвольность правящего класса и униженное положение пролетариата в моей стране. Но я посчитал, что это вовсе не то, что хотели услышать с той стороны окошка.
– Тревога, – сказал я. – Неконтролируемая тревога и обилие хаотичных мыслей с ее приходом.
После этого нам показали, куда пройти в наше, третье, отделение. Простояв около получаса, я стал замечать, какая стоическая, я бы сказал, архитектура представлена в этом здании – здесь на стенах были вылеплены древнегреческие путти, а, кроме того, представлено подобие плоских колонн. Стоило ожидать, что на всю эту красоту вот -вот будет назначен отдельный гид с четкими разъяснениями и моментами-паузами, где можно будет затаить дыхание, а после восторженно ахнуть. Однако единственное, что произошло после всех моих ожиданий, – это когда дверь центрального кабинета распахнулась и к нам вышел здоровенный, два на два в высоту и ширину, главврач и предложил проследовать за ним. Он сказал, что свободными остались три места в двух разных палатах, и мы можем выбрать любое из них. Я посмотрел на представленные апартаменты и в итоге выбрал палату, где окно выходило во двор и откуда в помещение обильно светило солнце. Два других места во второй палате в то же время выходили на заднюю стену, где можно было видеть лишь голубей, слетающихся по утрам к зарешеченному окну да воду, стекающую по водостоку.
– Ну, что ж, прими меня, обитель здоровья и покоя, – сказал я и завалился с обувью на койку.
Через десять минут мне сказали, что обувь и одежду надо снять и вообще через полчаса обед, а после этого начнутся процедуры.
– Черт побери. Почему же за все приходится платить. Вот и за здоровье и покой платишь свободой. Ну, бог с ним. Я разделся до приличного, снял обувь и лег отдыхать. Брат попрощался с врачом, зашел напоследок ко мне и сказал, что при положительной симптоматике меня можно будет забрать через неделю.
– Хорошо, – сказал я. Мы с ним обнялись и я ушел.

2.

Я проснулся от того, что какой-то шум раздавался из какой-то из ближайших палат слева. Я решил выйти и посмотреть, что происходит. Оказывается, я был не первый, кого это зрелище привлекло: у четвертой палаты уже стояло около семи психов, из которых кто-то посыпал проклятиями увиденное, кто-то голосил беззубым ртом от хохота, а кто-то пытался укрыться собственной рубашкой от страха.
А что же происходило внутри. Сидя на койке с перевязанной полотенцем башкой, как у индейца, один из психов долбил крышкой от кастрюли в саму кастрюлю и издавал действительно индейский клич. Вокруг него же танцевали четверо других обитателей палаты, изображая каких-то диких туземцев, и периодически кланялись в пол главному действующему лицу. Судя по всему, это было похоже на какой-то индейский ритуал, а центральный псих исполнял роль племенного шамана. Возможно, еще через каких-то пять минут я бы и смог наблюдать, как они вызовут кого-нибудь из потустороннего мира, но тут прибежали санитары, дали «шаману» подзатыльник, отобрали магический инструментарий и разогнали всех остальных. Тут же «шамана» скрутили, вкололи какую-то дрянь и держали, прижав к кровати, минут шесть, пока «снадобье» не подействует. Но вот, наконец, его глаза стали закрываться и можно было смело сказать, что индейский маг погрузился в транс.

3.

Я собрал трех человек для того, чтобы искать клад, древние артефакты и вообще все, что угодно, что может быть спрятано в этом здании. Целью было пробираться в места для персонала, куда было запрещено входить пациентам. Но как только нам показалось, что мы нашли священный грааль, на самом деле мы нашли палку санитара, опустившуюся на наши спины.
Снаряженный поход был отменен и нас дружно погнали в душ, где мы выглядели, как стая облысевших обезьян, волнительно мятущаяся по территории душа. После этого нас постригли налысо, и я, взглянув на себя в зеркало, почувствовал себя не иначе как Нео из «Матрицы». В целом безвкусная каша в столовой и бесцветная печальная территория здания эту мысль оправдывали. Но пока что было время для укола в задницу, и я мужественно направился в амбулаторную.

4.

Во второй палате на кровати постоянно сидел дед без одной ноги, который то и дело посылал всех на три буквы, когда они с той стороны становились в дверях палаты и заглядывали внутрь. Также он постоянно смотрел на часы и говорил, что сегодня за ним придет его дочь и заберет его домой. Так проходили дни за днями и, предполагаю, месяцы за месяцами, но дочь должна была прийти неизменно всякий раз «сегодня».
Вместе с тем мой брат действительно пришел в этот день, привез мне каких-то шмоток и вредной еды. Если бы я не знал, что я в психушке, я бы подумал, что нас ожидает вечеринка на дому у кого-то в вязаных свитерах, где ты впервые залазишь рукой девке промеж коленок, а она их сначала сжимает, но потом сдается. Так или иначе, но атмосфера конца февраля за окном придавала даже здесь какого-то уюта, хотя уюта определенно сибирского, сурового типа – рядом со мной находились брутальные мужики, которых, по моему мнению, лучше бы было отправить на свежий воздух лес валить – вот уж где мозги встают на место.
Брат сказал, что завтра врач побеседует со мной, чтобы точнее сказать о моем состоянии.
Я, как обычно, сказал «хорошо» и лег в кровать.

5.

Действительно, как и обещалось, Виктор Арчибальдович пригласил меня к себе в кабинет. Обилие всяких грамот и просто предметов на стенах и на столе уже заставляло взгляд разбежаться. Было крайне сложно держать сосредоточенность хоть на чем-нибудь.
Первое, что он спросил, как я полагаю, какое сейчас число. Я ответил верно. Потом он спросил, кто президент нашей страны и что-нибудь из последних новостей. Удивительно, я не знал, что матрица так близко и мне будут задавать те вопросы, которые эту матрицу составляют. Ведь, в конце концов, меня можно было спросить, кто я, в чем, по моему мнению, смысл жизни, почему я такой, какой я есть и что меня тревожит в экзистенциальном смысле. Но нет, его интересовали вопросы исключительно системы. С тех пор я расстроился и понял, что врачи – такие игроки системы, как все прочие, а может быть, даже еще больше.
Он показывал мне какие-то картинки, задавал кучу профильных вопросов, проверяя меня, не маньяк и не пидор ли я. После всего он сказал, что все хорошо и я могу вернуться в палату.

3.

Мне приснилось, что мы, ища артефакты, наткнулись на машину времени, однако поступили с ней неподобающим образом, из-за чего время завернулось в петлю и я вернулся в первый день своего посещения больницы, в котором должен был остаться навсегда. Время не шло вперед, я должен был вновь и вновь переживать все события, как день сурка.
Проснулся я оттого, что дико орал на всю палату. Я требовал меня выпустить и заявлял, что время – это творение сатаны в антипод вечности.
Меня угомонили, связали таким образом, что руки оказались расставлены в стороны, и если бы представить, что меня поднять вертикально на 90 градусов, то я был бы похож на нашего Господа.
Только лишь мне хотели вколоть что-то, как я посмотрел измученным взглядом на персонал и спросил:
– Это эвтаназия, да? Миссия провалена и меня можно ликвидировать?
И тут я стал чувствовать, как мои веки закрываются.

6.

Я проснулся. За окном, как ни странно, пели птицы, снег значительно подтаял и казалось, что находиться под одеялом даже несколько жарко.
Было на удивление спокойно, словно за все это время я впервые услышал тишину. Постоянный молоточек, стучавший в моем мозгу, наконец-то, остановился, и я смог услышать даже движение ветра в деревьях.
Я посмотрел, что осталось у меня в тумбочке. Там было немного печенья и сока. Я решил устроить себе предварительный завтрак с ощущением истовой свободы. И нет, в этот момент я находился не в психушке – я находился где-то на природе, на лужайке вместе со своей любимой и собакой. Мы сидели, кормя друг друга тарталетками, и искренне смеялись…
Но тут в конце коридора послышалось:
– Подъем!
«Прибыли, черти», – невольно подумал я.

7.

Вечером этого же дня телевизор был включен на фильм про инопланетян вместе с Николасом Кейджем в главной роли. И это был настоящий фурор. Кто-то наматывал круги вокруг самого себя под определенным наклоном, кто-то визжал, как сирена полиции, кто-то надевал подушку на голову, пытаясь таким образом установить связь с пришельцами. Но самым жутким было, если смотреть эту картину с самой задней точки коридора: создавалось впечатление, что толпа зомби толпится у телевизора, надвигаясь на него и словно готовясь его захватить в свое владение. Когда даже персонал понял, что что-то не то, они резко переключили фильм на музыкальный канал. После этого началась дискотека. В частности, больше всех танцевал 30-летний парень, которому на вид можно было дать не более 15, который убил свою бабку, но был признан невменяемым и направлен почему-то именно сюда, а не к каким-то особо опасным.

8.

Я знал, что завтра все должно закончиться, но, тем не менее, внимательно слушал и запоминал все, что происходило вокруг. Двое сумасшедших в пятой палате обсуждали, что нам всем очень повезло, что мы оказались в этом отделении, потому что т.н. буйное отделение недалеко от нашего – оно вовсе не буйное, оно такое же – просто там людей отдают на органы. Перед этим там устраивают подобие собачьих боев: больным надевают ошейники на шеи, вкалывают подпольный, неодобренный министерством препарат, из-за чего те начинают передвигаться исключительно на четвереньках. А потом, после звучания гонга, двое из них, как собаки, бросаются друг на друга. Побеждает в итоге тот, кто первым перегрызет второму сонную артерию.

9.

Брат вправду приехал за мной, как и обещалось, в этот день. Был обед. По сравнению с недавними деньками, сейчас немного похолодало, а потому я надел пуховик и теплые ботинки.
Выходя из здания больницы, я словно прощался с чем-то, чем сам был все это время. Это крайне странно и, наверное, в какой-то степени напоминало стокгольмский синдром.
Я рассуждал о том, что как необычно, когда мы оказываемся в каком-то месте, бывшем нам до этого совершенно чужим, на сколько-нибудь продолжительное время, мы срастаемся с ним, становимся его частью. Его жизнь уже не существует отдельно от нашей.
Но вот сейчас, когда мы вышли за территорию больницы, нам пришлось встать на исходные позиции, разделившись друг от друга, как было вначале. Однако важным был другой вопрос – вправду ли ничто на земле не проходит бесследно? Ведь, как известно, соль, попавшая в воду, навсегда растворяется и остается в ней. Вот и я думал о своем влиянии на это место – осталось, и если да, то насколько, мое влияние на него?
Пока я думал обо всем этом, подошел наш автобус. Брат подтолкнул меня рукой. Я растерянно посмотрел на него, а потом увидел открывшиеся двери.
– Да, пора, – улыбнулся я.
Мы запрыгнули внутрь, и всю дорогу, пока автобус покачивался из стороны в сторону, я думал, что сейчас как раз обед, а значит, дед опять смотрит на свои часы и говорит, что его дочь сегодня непременно придет за ним.
Mads
Участник
Участник
 
Сообщения: 21
Зарегистрирован: Чт янв 21, 2021 6:55 pm
Пол: Мужской

Re: Моя проза

Сообщение игнат » Ср мар 03, 2021 3:47 pm

а какой рассказ написан раньше и на сколько?
(с) - я наверняка стырил все мысли, слова и буквы.
с пунктуацией у меня плохо.
о прекрасном - ещё пред и я отправлюсь в бан (но это не точно).
Аватара пользователя
игнат
Бывалый
Бывалый
 
Сообщения: 3355
Зарегистрирован: Пт июл 19, 2013 5:56 pm
Откуда: в гранит одетые болота
Медали: 5

Re: Моя проза

Сообщение Mads » Ср мар 03, 2021 4:00 pm

игнат писал(а):а какой рассказ написан раньше и на сколько?


Первый написан раньше. На лет 10.
Mads
Участник
Участник
 
Сообщения: 21
Зарегистрирован: Чт янв 21, 2021 6:55 pm
Пол: Мужской

Re: Моя проза

Сообщение Mads » Чт мар 04, 2021 12:44 pm

ТРЕТЬ

I.

Разносился прохладный осенний ветер, трепавший деревья на склоне. Солнце было скрыто за тучами, а где-то издали был слышен крик какой-то северной птицы. Молодой человек сидел на далеком камне у моря, стеная и плача, что любимая оставила его. К нему подошел незнакомец в черном плаще и такой же шляпе.
- Добрый день, - сказал незнакомец, улыбаясь.
- Добрый день, - нехотя оветил парень.
- Меня зовут Зиберт, - он сделал паузу, давая парню время назвать свое имя.
- Ганс. Меня зовут Ганс.
Между ними на мгновение повисла тишина.
- Замечательный пейзаж, вы не находите? - продолжил незнакомец.
- Не знаю, - пробубнил парень.
- Я вижу, что вы очень растеряны и уязвлены...
Парень презрительно молчал, всем видом выражая свое нежелание говорить на эту тему. Но незнакомец продолжил:
- Но ведь и я подошел не просто так. Я ни в коем случае не стал бы тревожить упоенное страдание влюбленных, если бы не имел с чем подойти.
Он снова на мгновение замолчал.
- Не хотите пари? - наконец, заключил Зиберт.
"Пари? Какое еще пари? Что ему нужно?", - подумал парень.
Незнакомец, словно прочитав мысли своего собеседника, сказал:
- Я предлагаю неуязвимость. С этих пор ты будешь неуязвим, и больше никакая боль тебя не коснется.
"Сказки-сказки, - подумал парень, - много их наслушался я за свою жизнь, и из-за одной из таких как раз сижу сейчас убитый на каком-то камне".
- Я всегда появляюсь там, где я необходим. Встречи не бывают случайны. Мое предложение всегда точно и актуально. Это означает, что сейчас ты более всего нуждаешься в исцелении от боли.
"Встать. Встать и уйти и сделать вид, что ничего не было. Ради чего я, в конце концов, слушаю все это", - пронеслось в голове у Ганса, но, тем не менее, что-то не давало ему просто встать и удалиться. И тут он сам не заметил, как произнес:
- А в чем, собственно, суть пари? Ну, вы мне - неуязвимость, а я?..
- Время, - прервал его Зиберт еще до того, как тот успел договорить. - Время. Ты молод, красив и полон сил. Главное, чем ты обладаешь, - это время. Ты станешь неуязвимым, но треть срока твоей жизни перейдет мне.
Ганс впервые внимательно присмотрелся к своему собеседнику и увидел, что его лицо было покрыто оспинами, а глаза были разного цвета. Он иногда покашливал и потирал руки так, словно в них плохо циркулировала кровь.
- Треть? - повторил Ганс. - Но... Учитывая, что я не знаю, какой срок жизни мне отведен, я могу умереть в любое время.
- Да. Риск существует. Но в мире никогда не бывает для нас легких пари. Любовное страдание - поверь, о я-то знаю - одно из самых сильных страданий во вселенной. Как правило, оно бывает вовсе непреходящим. А потому есть ли какая-то радость прожить до 90 лет в абсолютном страдании? Не лучше ли прожить на треть меньше положенного тебе, но вполне счастливым и состоятельным дворянином? Вот в чем настоящий выбор.
Ганс задумался, но через несколько мгновений произнес:
- Но имею ли я хоть какие-то гарантии?
- О, конечно! - оживился Зиберт. - Самая главная гарантия - я сам! Погляди!
Он вытащил из-под своего плаща подобие плоскогубцев и лихо стал то выкручивать себе ими пальцы, то, опять же, со всей силы бить по ним.
- К сожалению, я не испытываю любовных страданий, чтобы как-то тебе доказать освобождение от оных, но ты можешь наблюдать, что я лишен страданий физических. Тебя, собственно, ждет то же самое.
Ганс снова задумался и через несколько секунд произнес:
- Хорошо. Я согласен.

II.

- Тогда тебе нужно просто скрепить наш контракт рукопожатием.
Пока они говорили, Ганс заметил только сейчас, что прямо над ними собрались тяжелые дождливые тучи, внутри которых раздавались фиолетовые молнии.
- Ну что, ты готов? - произнес Зиберт, - и его лицо стало зловеще-старческим, а ветер стал развевать его волосы таким образом, что на скулах стали видны глубокие порезы, словно лицо, бывшее на нем, было вовсе не лицом, а человеческой маской.
- Да, я готов.
Зиберт подал ему руку, Ганс ее пожал.
И тут раздался гром.
Ганс пошатнулся, почувствовав, как часть силы его покидает, и упал на землю, тяжело дыша.
Последнее, что при этом услышал парень, было карканье вороны: "Лжееееееццццц".

III.

Неожиданно все прояснилось. В небе уже светило яркое солнце, незнакомец отряхивал свой плащ, а парень все еще лежал на земле.
- Все закончилось, - сказал Зиберт. - Можешь вставать. Поздравляю. Ты сегодня третий по счету. Люблю всякую хорошую сделку.
Парень встал и спросил:
- Это... Это все?
- Да. Это все. Сделка совершилась. Это значит, что нам нечего больше делать здесь, - и Зиберт повернулся, чтобы уходить.
- Но - одернул его парень - как я пойму, что я не испытываю больше душевной боли?
Незнакомец ухмыльнулся:
- Ты сейчас что-нибудь чувствуешь?
Ганс прислушался к себе:
- Нет.
- Вот тебе и ответ, - между ними опять повисло мгновение тишины.
"Лжеееееццццц", - вновь прозвучало, но на этот раз в голове Ганса карканье пролетающих ворон.
Зиберт стал удаляться, но, пройдя несколько метров, напоследок повернулся с ухмылкой. И тут Ганс заметил, что незнакомец хромает - так, что, кажется, всякий шаг дается ему с невыразимой болью.
Наваждение спало с глаз парня. Он неожиданно вспомнил о своей первой любви и почувствовал острую невыносимую боль в груди. Подбежав к Зиберту, он одернул его рукав, посмотрел на пальцы, которые тот выкручивал плоскогубцами и бил по ним - все они были изуродованы от боли, искривлены, сини и в отдельных местах даже кровили.
Ганс с ужасом отшатнулся от него, а Зиберт загоготал во весь голос и исчез.
Наступила гробовая тишина.
Ганс осел на камень.

IV.

Солнце было скрыто за тучами. Ганс сидел на камне у моря и что-то чертил палкой на песке. Как можно было заметить, внимательно присмотревшись, это был циферблат. Треть его цифр была засыпана песком, а на остальных двух третьих было насквозь написано слово "Боль". Слеза, возникшая в его глазу, опала на песок, словно довершая написанное мокрой точкой в конце слова. Росчерк пера был сделан: птицы безмятежно порхали над головой, а вокруг разносился прохладный осенний ветер.
Mads
Участник
Участник
 
Сообщения: 21
Зарегистрирован: Чт янв 21, 2021 6:55 pm
Пол: Мужской

Re: Моя проза

Сообщение Mads » Сб мар 06, 2021 11:07 am

ТЕНЬ

1.

Передо мной сидел мой пациент, а единственное, о чем я думал – действительно ли он существует, или стоит мне всадить нож ему в горло, как вся его фигура рассеется, будто дымка, которой не было?

– … поэтому мне кажется, что дело в моем размере.

– Что, простите?, - переспросил я.

– В размере. Мне кажется, я не удовлетворяю ее в связи с размером.

– Клайв, вы не хотите сделать небольшой перерыв? Скажем, до субботы?

– Да, но как же моя проблема?

– Я вам посоветую одну хорошую технику, которая поможет справиться с этой проблемой. Да и с другими… тоже… Простите, но мне пора.

Я буквально вытолкал его из своего кабинета, а когда закрыл за ним дверь, достал сигарету, сел на стол и закурил. Я смотрел из окна на вид дневного Парижа, и мне казалось, что то, что происходит там, и то, что внутри этой маленькой комнатки, - два разных мира. Там постоянно машины носились туда-сюда, люди назначали друг другу свидания, целовались, а сюда даже не проникало чертово солнце, из-за чего я казался себе заточенным в каком-то подземелье, а изощренной пыткой надо мной было назначено выслушивание всех этих невротиков.

В то же время, когда я пытался окунуться в тот мир, который на расстоянии казался мне таким желанным, я неизбывно ощущал свою чуждость всему, что там происходит – как если бы вы поместили героя одного фильма в совсем другой фильм другой эпохи и стиля. Мы просто не резонировали друг с другом. Однако я давно понял, что дело совсем не в городе, а во мне.

Вообще я захотел стать психотерапевтом для того, чтобы у меня была способность чувствовать родство с людьми без настоящего установления близких отношений. Сеансы давали мне возможность приобщиться к человеческому – к самому глупому, примитивному, но при этом такому живому – к тому, чего не было у меня самого. Однако сколько мучительных ночей я проводил после того, когда последний за день сеанс был завершен, и я оставался один. Стены, казалось, своим холодом касались всех моих внутренностей, а темнота душила, не позволяя сделать спасительного вздоха. Несколько раз я просыпался за ночь, кашляя, и тянулся к стакану с водой. Потом я сидел несколько минут на кровати, пытаясь справиться с гнетущим ощущением нереальности всего происходящего. Когда эта ночная паника проходила, я снова ложился и мечтал, чтобы побыстрее настало утро, когда город за моим окном снова заживет, чтобы за ним можно было наблюдать.

2.

Я повстречался с ней месяца два назад, и – нет – она не была моей пациенткой. Это произошло на каком-то из множества фестивалей, происходящих в Париже так часто, что я уже забываю, чему они были посвящены. Ее звали Элен и она работала в справочном бюро, отвечая на телефонные звонки. Что я искал в ней? В первую очередь тепла и понимая. Невротики всегда ищут себе кого-то не по симпатии, а по принципу, чтобы их не травмировали. Так вот главным плюсом Элен было то, что она не умела травмировать. Не знаю, что это был за тип людей такой, но от нее всегда исходили какая-то внутренняя теплота и уют. С ней было хорошо, но при этом с ней никогда не хотелось оставаться дольше определенного времени. Я, словно наркоман, приходил к ней за дозой этого чего-то теплого, а когда до верхов набирался наркотика, уходил, а потом, когда это чувство угасало, снова возвращался к ней. Сложно было понять, чего она на самом деле хотела – однако вначале она была вполне веселой, но чем дольше мы были вместе, она тем более становилась грузной. И ей было все сложнее дарить мне тот самый внутренний свет, который был в ней ранее. Когда я заметил, что она стала гаснуть, я стал подумывать о расставании с ней. И сегодня как раз был тот день, когда я хотел поставить точку. Мне очень не хотелось с ней видеться, объясняться. Я был бы рад попросту отправить письмо, где бы все подробно расписал, но я понимал, насколько убого это выглядит не просто для 40-летнего мужчины, а для психотерапевта. Самое сложное в расставаниях всегда было то, что тебя почти обязательно в этот момент ранят – ранят от своей обиды, злости, ненависти, желания места. Потому когда-то ранее я предпочитал не бросать девушек, а ждать, пока это сделают они. Но с некоторых пор я понял, что теряю слишком много времени в нежелательных отношениях, а потому стал в этом смысле действовать активней. Хотя не скажу, что боль от этого уменьшилась.

Я назначил встречу в нашем любимом кафе и все сказал сразу, еще не успев даже сесть за столик. Я не особо помню, что она говорила мне в ответ – помню только, что она много кричала, а потом кинула деньги на стол и ушла. В данный момент я испытал очередной приступ панической атаки, когда пространство вокруг поплыло. Я присел за столик и попросил стакан воды. Пока официант ее нес, я внимательно рассматривал окружающую обстановку и людей, пытаясь зацепиться за что-то глазом.

В итоге воду принесли, я выпил, мне стало немногим легче и я решил пройтись по Парижу.



3.

Когда я вернулся, меня встретил все тот же темный холодный кабинет. Но сейчас, когда я прогулялся, мне больше всего хотелось побыть именно здесь в одиночестве. Я зашторил окно, сел в кресло и задумался: «Что в моей жизни не так? Я имею хорошую работу с хорошим окладом, у меня есть общение с людьми, я имею разных женщин». Просидев так около получаса, я пришел к выводу, что мне не хватает изменений, что я довольно долго засиделся в своем виде квалифицированного психотерапевта. Поэтому было принято спонтанное, но твердое решение в ближайшее же время взять билет в какую-то теплую страну.

Первым делом я позвонил в справочную аэропорта, чтобы узнать, в какие из теплых стран есть билеты на ближайшие дни. Из вариантов, которые мне больше всего нравились, были Бали, Мальдивы и Доминикана. Подумав немного, а если быть точнее, ткнув пальцем в глобус, наиболее близким показатель оказался на Бали, куда и было решено ехать.

4.

Когда я собрал вещи, я не испытывал ни малейшей жалости от того, что оставляю практику на время. Мне давно пора было отдохнуть, хотя, честно говоря, это все куда больше походило не на отдых, а на побег. Пусть так, но я вправду хотел оставить все это позади – невротиков, город, свой кабинет, Элен. Все это так опостылело мне, что давно было пора искать некое расширение своей деятельности. И если в карьере это было маловероятно, оставалось использовать свое свободное время.

5.

Прилетев на Бали, первое, что меня поразило, – простор, расстелившийся передо мною. По сути, весь берег состоял из песка, пальм и омывавшего все это океана. Отсутствие нагроможденных друг на друга зданий, не говоря уже о высотках, мгновенно сыграло для меня терапевтическую роль – для меня, человека, привыкшего к узости, к ограниченности своего пространства. Здесь было свободно дышать и жить.

Я поселился в небольшом двухэтажном отеле, сделанном из какого-то бамбука, и сразу обратил внимание, что, в отличие от моего пребывания в Париже, здесь, наоборот, было очень сложно провести грань между «миром внутри» и «миром снаружи». Все это казалось единым. Внутри своего номера было светло, просторно и свежо. Когда я выглядывал наружу, передо мной открывалась такая же широта природы, которая ощущалась и внутри, среди сооруженного из бамбука жилища.

Все эти вышки, билборды, снующие толпы людей теперь казались мне пленом, лишь пародией на настоящую жизнь, которая была здесь. Я просыпался, когда хотел, делал себе коктейль из свежих фруктов и стоял на веранде своего бунгало, глядя на океан. Кем я был в тот момент? Оставался ли психотерапевтом Жаков Дювалье, или же я был человеком без имени, туземцем, заблудившейся песчинкой космоса?

Однажды ко мне в дом пришел местный житель, которого звали Убо. Он предлагал мне вложиться в его бизнес по продаже ракушек приезжим. Я отказался – в первую очередь в связи с тем, что мне хотелось просто находиться здесь, но не устраиваться на работу – работы мне хватало и в Париже. Однако когда Убо уже собирался уходил, я вдруг увидел непроизвольные подергивания его кисти. Я остановил молодого человека и спросил:

– Скажи, давно ли у тебя это?

– А, моя кисть? Да так – лет десять назад, когда я еще был ребенком, я попал под местное торнадо. Мне немного придавило руку ящиком, который ветер кинул на меня. Врач сказал, что от удара у меня повредился нерв, ничего особенного.

– Да?, - спросил я и засомневался. А ты не против, если я попробую кое-что сделать, чтобы помочь тебе?

– Ну, не знаю… Вы ведь не врач… Вы так можете еще больше вывернуть мою руку…

– Нет, ты не понял, я не собираюсь даже прикасаться к ней. Я буду действовать другим методом.

– Ну если так, то почему бы и нет.

Я ввел Убо в гипноз, и, как в результате этого оказалось, был прав, предположив, что дело совершенно не в поврежденном нерве, а в психосоматической реакции на страх от попадания под торнадо. Убо довольно быстро вспомнил тот день, съежился на кресле, на его лбу выступил пот. Было видно, что он страдал – но что поделать, сколько страдающих таких побывало у меня в кабинете в Париже. Однако это всегда того стоило, потому что за страданием неминуемо наступало освобождение. Он еще немного покорчился, как вдруг я увидел, что все его мышцы резко расслабились – было впечатление, словно какая-то невидимая заноза мгновенно выпрыгнула из его тела.

Он спросил:

– Что со мной?

– Пошевели своей кистью, - улыбаясь сказал я.

Он, оторопев, двигал ею туда-сюда, ожидая словить хоть один момент нервной реакции, но все было чисто. Его травма была исцелена.

– Но как… Как вы это сделали?

– Древняя европейская магия – и ничего более того, - я похлопал его по плечу и проводил из отеля.

5.

На следующий день Убо привел еще троих своих товарищей. Одному из них оторвало лодыжку, второго во сне мучат демоны, а у третьего постоянно подергивался глаз.

Что касается первого, я объяснил Убо, что как бы я ни хотел, но не смогу отрастить его другу новую ногу. По поводу третьего я сказал, что здесь дело действительно в глазном нерве и помочь я ничем не смогу. А вот второй пациент вполне был из моей категории. Я довольно быстро установил, что, когда его бросила жена, он стал испытывать сильнейшие приступы панических атак из-за одиночества, которые усиливались ночью. Проведя с ним несколько сеансов, я узнал, что он в первый раз за последний год спал как младенец.

Все это – помощь Убо и его товарищу – очень мне понравились. На удивление я обнаружил, что даже в таком райском месте люди не лишены психологических проблем. А потому я захотел помочь им – внести свою лепту в то, чтобы это райское место стало еще более райским.

Я стал регулярно принимать у себя людей, которых ко мне приводили предыдущие пациенты, а потом местный парень Габринье предложил мне сделать рекламу, развесив объявления на разных участках острова. Как ни странно, но это довольно быстро принесло плоды, и количество моих клиентов в геометрической прогрессии увеличивалось. Кроме самих местных, ко мне приходили также и туристы из Европы и Америки, которые хотели поглядеть на странного врача, устроившего на курорте практику психотерапии. Когда подошло время и моей деятельностью заинтересовалась местная власть, мне пришлось получить лицензию. К тому времени я уже активно брал деньги за свои сеансы. Лицензия была получена, а еще через некоторое время заработанные на практике деньги позволили мне съехать из отеля и купить бунгало на берегу океана…

6.

– Кокосы. В них недостаточно жидкости…

– Что?, - спросил я.

– Я говорю, коксы. Те кокосы, которые я продаю за границу, имеют слишком мало жидкости внутри. Они говорят, что с таким же успехом могут заказывать у другого поставщика.

– Да, Хосе, простите, но… Не хотите ли вы отложить нашу беседу до субботы?

– Но как же моя проблема?

– Я дам вам замечательную технику, которая позволит вам увеличить продажу кокосов и… прочих товаров… наверное.

Я вытолкал из своего бунгало. Почему-то мне стало одиноко. Я опустил жалюзи на окнах и окунулся в свои мысли. Уже около месяца панические атаки вернулись ко мне, из-за чего мне было тяжело спать. Эти люди, снующие ко мне в кабинет и из кабинета, вызывали раздражение и угнетение. Мне было одиноко. Я подсел на таблетки, которые заказывал себе у своего врача в Париже, но они уже почти переставали действовать из-за того, что я к ним привык. Я стал ощущать разделенность между тем, что творится у меня в бунгало и на самом берегу океана – будто все эти туземцы, радостно бегающие, плещущиеся в океане и пьющие коктейли, принадлежали чему-то другому, но совсем не мне. Я стал подумывать вернуться в Париж. В конце концов, там была Элен. А если и не она, то множество других европейских женщин, без вида которых я откровенно скучал. Я подумал, что возвращение домой однозначно поможет мне привести себя в порядок, а потому поехал в аэропорт и взял ближайшие билеты до Парижа.

Уже через час я сидел в самолете и направлялся в сторону того, что можно было назвать своей мечтой.

«Вот теперь все наверняка получится. Я уверен, - говорил я себе и чувствовал, как медленно засыпаю в самолетном кресле, - Теперь совершенно точно начнется совсем другая жизнь. Жизнь, в которой я наконец-то стану счастливым».
Mads
Участник
Участник
 
Сообщения: 21
Зарегистрирован: Чт янв 21, 2021 6:55 pm
Пол: Мужской

Re: Моя проза

Сообщение игнат » Сб мар 06, 2021 10:54 pm

второй из четырёх рассказов намеренная стилизация под размышления малообразованного индивида?
(с) - я наверняка стырил все мысли, слова и буквы.
с пунктуацией у меня плохо.
о прекрасном - ещё пред и я отправлюсь в бан (но это не точно).
Аватара пользователя
игнат
Бывалый
Бывалый
 
Сообщения: 3355
Зарегистрирован: Пт июл 19, 2013 5:56 pm
Откуда: в гранит одетые болота
Медали: 5

Моя проза

Сообщение kanonik » Вс мар 07, 2021 12:01 am

Mads писал(а):Считаю себя не ахти каким прозаиком, но, может быть, кому-то придется по душе)

Первый рассказ хорош - понравился. На мой взгляд, он лучше всех, и вот почему.
В нем речь о проблемах третьего лица (хотя и рассказывает автор - от первого). То есть соблюдена дистанция, есть некоторая отстраненность. А в результате возникает для читателя возможность не только принимать либо не принимать позицию описываемого персонажа, но появляется и некая интрига - мыслям героя, от которого ведется рассказа, неизвестно, что сделает Главный Персонаж. Неизвестно нам, и какие действия предпримет само Первое лицо в отношении Персонажа.
В следующих же рассказах это правило нарушено, все они о каких-то ноющих проблемах самого первого лица, от имени которого ведется повествование. А подобное читается всегда тяжело, если сам читатель тоже не испытывает полностью такие же схожие проблемы.

Кроме того, в первом рассказе есть элемент героизма, чего следующие рассказы уже напрочь лишены. Они всего лишь о слабом человеке, постоянно прячущемся в свою раковину. Читатель со стороны не может ему ни помочь, ни подтолкнуть. Это мог бы сделать сам автор - вернее, то первое лицо, от имени которого ведется рассказ. Или хотя бы попытаться. Но первое лицо-то тут и оказывается тем самым слабым субъектом! Значит, уже изначально надежды ни на что нет. И возникает некое ощущение безнадеги и бессилия, которыми почему-то очень хотят поделиться с читателем, насильно заразив его тем же.
=========
«Если тебя лишили обязанностей гражданина, исполняй обязанности человека». (Сенека)
kanonik
Старожил
Старожил
 
Сообщения: 4490
Зарегистрирован: Вс авг 07, 2011 7:10 pm
Медали: 4

Re: Моя проза

Сообщение ambi » Вс мар 07, 2021 12:09 am

подписка на тему
всё решается по пути (с)
Аватара пользователя
ambi
Киноклуб
Киноклуб
 
Сообщения: 12120
Зарегистрирован: Вс ноя 03, 2013 3:47 pm
Откуда: родом из детства
Медали: 3
Профессия: вселять позитив

Re: Моя проза

Сообщение Mads » Вс мар 07, 2021 7:15 am

игнат писал(а):второй из четырёх рассказов намеренная стилизация под размышления малообразованного индивида?


Да, безусловно) Просто, может быть, я бы не назвал его дословно "малообразованным", но какие-то психические девиации у него определенно присутствуют. Я бы поставил, может быть, на дебилизм/кретинизм в легкой форме)
Mads
Участник
Участник
 
Сообщения: 21
Зарегистрирован: Чт янв 21, 2021 6:55 pm
Пол: Мужской

Моя проза

Сообщение Mads » Вс мар 07, 2021 7:18 am

kanonik писал(а):
Mads писал(а):Считаю себя не ахти каким прозаиком, но, может быть, кому-то придется по душе)

Первый рассказ хорош - понравился. На мой взгляд, он лучше всех, и вот почему.
В нем речь о проблемах третьего лица (хотя и рассказывает автор - от первого). То есть соблюдена дистанция, есть некоторая отстраненность. А в результате возникает для читателя возможность не только принимать либо не принимать позицию описываемого персонажа, но появляется и некая интрига - мыслям героя, от которого ведется рассказа, неизвестно, что сделает Главный Персонаж. Неизвестно нам, и какие действия предпримет само Первое лицо в отношении Персонажа.
В следующих же рассказах это правило нарушено, все они о каких-то ноющих проблемах самого первого лица, от имени которого ведется повествование. А подобное читается всегда тяжело, если сам читатель тоже не испытывает полностью такие же схожие проблемы.

Кроме того, в первом рассказе есть элемент героизма, чего следующие рассказы уже напрочь лишены. Они всего лишь о слабом человеке, постоянно прячущемся в свою раковину. Читатель со стороны не может ему ни помочь, ни подтолкнуть. Это мог бы сделать сам автор - вернее, то первое лицо, от имени которого ведется рассказ. Или хотя бы попытаться. Но первое лицо-то тут и оказывается тем самым слабым субъектом! Значит, уже изначально надежды ни на что нет. И возникает некое ощущение безнадеги и бессилия, которыми почему-то очень хотят поделиться с читателем, насильно заразив его тем же.


Благодарю вас. Пожалуй, считаю так же, хотя до сих пор не могу понять, как мне удалось в 18 лет написать такой вполне относительно ровный и цельный текст. Видимо, высокая степень вдохновения была. Отсутствие же в других рассказах света в конце тоннеля - это, возможно, некоторое влияние экзистенциалистов. Именно так я воспринимаю жизнь без Бога, которую пропагандировали они.
Mads
Участник
Участник
 
Сообщения: 21
Зарегистрирован: Чт янв 21, 2021 6:55 pm
Пол: Мужской

След.

  • { SIMILAR_TOPICS }
    Ответы
    Просмотры
    Последнее сообщение

Вернуться в Новые дневники

Кто сейчас на конференции

Зарегистрированные пользователи: GoGo [Bot], Google [Bot], Joker, Грим, rtanya, vadimr, Yandex 3.0 [Bot], Yandex [Bot], на лошади весёлой